его.
– Иди, сынок, – необычно ласково сказал он, – через час жду тебя в спортзале, там и поговорим.
Самохин неловко поблагодарил – не то тренера, не то капитана, – попрощался и покинул кабинет.
Странно было видеть пустой спортзал, обычно Самохин бывал здесь во второй половине дня, когда одни ребята молотили по грушам, а другие сражались в спарринге. Виктор Иванович понуро сидел на длинной и низкой спортивной скамье под шведской стенкой. Юра без слов пристроился рядом. Обернувшись, тренер положил ему руку на плечо и заглянул в глаза.
– Такие дела… Не думал я, Юрок, что так все сложится. Ну да ладно, главное, срок не получил. Армия все-таки не тюрьма. Да и два года пролетят – не заметишь. Ты там корочки свои предъяви, может, в спортроту определят.
Иваныч говорил каким-то занудным, жалостливым тоном. Юра молча слушал и чувствовал, как в глубине души нарастает раздражение: старик причитает, как на похоронах! Он ни капли не раскаивался, не жалел о том, что совершил, и о том, что его ждет. И вообще он терпеть не мог, когда его жалели.
Тренер еще несколько минут что-то объяснял, сокрушался, давал наставления. Юрка молча кивал в такт его словам, но смысл их уже не доходил до него.
Наконец Иваныч умолк. Юра с благодарностью обнял его, обвел взглядом ставший родным спортзал и поднялся со скамьи.
– Вы, Виктор Иванович, не сердитесь на меня. Вернусь – на всесоюзные будем пробиваться.
Старик встал, они еще раз обнялись, и Юрка направился к выходу.
***
– Шобы понимать – надо чувствовать, а шобы чувствовать – надо понимать, – глубокомысленно изрек Семёныч и, помолчав, добавил: – Кому-то с рождения дано душу за других рвать, другие по жизни начинают проникаться, но в основном так и живут пнями, тока тупеют и черствеют с годами. Молодой ты ишо. Кровь играет, а мозг слабый. Но жизня, она все поправит, поделит всех – кому служить, кому править, ну а кому – просто быть вольным.
Водянисто-серые глаза Семеныча пристально смотрели из-под старческих сморщенных век прямо Юрке в лицо, будто он пытался понять, дошёл ли до парня смысл сказанного. Тот молчал, слегка удивленный философскими излияниями старика.
Зная Семеныча года три, Юрка не подозревал, что этот девяностолетний, но еще довольно крепкий старикан способен на философские рассуждения.
Семёныч жил в казачьей станице, рядом с городом. Когда-то он был кузнецом и пользовался авторитетом у местных, но совхоз развивался, и в какой-то момент оказалось, что кузня уже не может соперничать с современными ремонтными мастерскими, да и сам кузнец состарился, не справляется с тяжелой работой. Однажды, без видимого сожаления, он повесил тяжелый замок на широкие ворота кузни и мелом написал на досках: «Закрыто». Однако малая совхозная пенсия не позволяла Семенычу спокойно лежать на боковой, к тому же натура у старика была деятельная. Достав из подпола оставшийся еще с гражданской тяжелый офицерский палаш, он нарубил возле речки ивняка и принялся
