не удостаивались от него даже те, кто на кухне провел добрую часть своей жизни.
Занять место Козимо, хоть и по его же указке, нисколько не прельщало Зафира. Он не был настолько честолюбив, чтобы мечтать встать во главе кухни Апостольского замка. Интерес главного повара к тому, что он умеет делать, воспринимался им не более, чем любопытство мастера к чужому знанию. И ему, конечно, не могло не льстить такое внимание. От Зафира не ускользнуло, что повар, слушая его, делал какие-то пометки на бумаге. Что-то записывал с его слов. Так, благодаря рассказам юноши и с легкой руки Козимо на папском столе стало появляться то, чего не приходило доселе в голову ни одному повару. А именно: блюда стали не просто украшать цветами, что делалось во время праздничных пиршеств, само многоцветье природы стало источником питания. И не только во время особых приемов. По весне на обеды и ужины стали подавать густой ярко-желтый суп из одуванчиков, приправленный петрушкой, базиликом и чесноком. Осенью Родриго Борджиа и члены кардинальского совета вкушали обжаренные в масле луковицы лилий с лисичками или опятами, а летом, в пору цветения фиалок в замке Святого Ангела лакомились нежно-розовым вареньем из этих цветов.
Теперь же Зафиру предстояло командовать десятками человек, замерших в ожидании его распоряжений. Всего лишь несколько мгновений, пока юноша собирался с мыслями, но этого было достаточно, чтобы успеть заметить всю гамму чувств, которые вызвало на папской кухне решение главного повара поставить его себе на замену. Как бы кто не отнесся к этому, но всем им так или иначе приходилось подчиняться приказу Козимо. Ослушаться, даже в его отсутствие было немыслимо. Тут повар мог бы похвалиться тем, что умел держать своих работников в ежовых рукавицах.
Впрочем, Зафиру не пришлось ничего выдумывать или излишне напрягать память. Список блюд, который Козимо успел составить еще накануне и согласовать с секретарем Его Святейшества, юноша знал наизусть. Он не обладал, к счастью, мрачным взглядом, как Козимо, чтобы одним взором заставить всех броситься за работу, а голос его еще не загрубел от долгой работы среди шипения котлов и жаровен, стука ножей и разделочных топоров, шум которых то и дело приходилось перекрикивать. Он не умел раздавать подзатыльники, поторапливая подручных, и делать этого не собирался. Зафир окинул пространство кухни и произнес внятно и громко единственное: за работу! После чего сам направился к заждавшимся его кадушкам с опарой, уже изрядно прибавившей в объемах и выпиравшей из-под круглых деревянных крышек.
ГЛАВА 13
Резкий звук стертых клавиш старого Ундервуда казались сродни «ударам судьбы» Пятой бетховенской симфонии. Настолько громоподобным и непривычным для Эстер был звук печатной машинки, разрывающий в клочья тишину комнаты. То ли дело мягкое пощелкивание клавиш ноутбука. На секунду только представить, если бы в редакции, где и без того бывало шумно и говорливо, загрохотал целый оркестр из десятка таких ундервудов. Через полчаса непрерывного битья по машинке у Эстер появилось ощущение, что
