зрения».
Странное чувство, что он стоит на пороге важного открытия, охватило сыщика. Чем-то простенькие морские акварели зацепили его. Вильмонт понял это только теперь. Во всяком случае, он точно уже где-то видел стремительный силуэт большой яхты, которая встречалась на многих из тех картин и акварелей.
– Послушайте, – обратился к художнику жандарм, – не ездили ли вы недавно, скажем, на пленэр, в Финляндию?
Бурлак-Заволжский внимательно посмотрел на Вильмонта, неприступно скрестил руки на груди и коротко ответил:
– Нет.
Однако его молодая жена сразу оживилась:
– Мы же только что вернулись оттуда, Левушка, – из свадебного путешествия.
– О, примите мои поздравления, сударыня! – Вильмонт обворожительно улыбнулся черноволосой смуглянке с длинным некрасивым лицом, большими неприятными глазами и грубым базарным голосом. – И как вам те места?
– Очень миленько! – оживленно затараторила болтушка. – Продукты дешевле, чем в Питере, и народец незлобивый. А морские офицеры – все просто душки. Мой Левик их почти всех рисовал. Мы две недели прожили в Гельсингфорсе, потом забирались на этюды в такую глушь! Там…
– Заткнись, дура! – не выдержав, гаркнул на жену художник. Потом он с ненавистью посмотрел на Вильмонта:
– Ловко работаете, господин шпион! Только ничего вы больше не вынюхаете.
Вильмонт отвел в другую комнату пристава и попросил его, кивнув на жену сурового гения:
– Не могли бы вы устроить так, чтобы я мог с ней поговорить наедине хотя бы минут пять.
Пристав понимающе кивнул и мстительно усмехнулся, чуть не потирая от удовольствия руки:
– Я уж вижу, как ловко вы нащупали слабое место у этого ляпинца[9]. Ох, и доведет его эта баба до цугундера[10]! Язык у нее что помело! Подождите минутку, сейчас я выведу вам эту кралю.
Однако внезапное появление в квартире полковника Стасевича спутало Вильмонту все карты. Выглядел он, как классический бюрократ – весь такой аккуратненький, в золотых очках и с маленькой бородкой клинышком, очень педантичный и холодно-вежливый. На службу в Департамент полиции Стасевич попал с министерской должности и революционного движения не знал, собственной агентуры не имел. Зато он прекрасно умел ладить с начальством. Говорили, что в портфеле у него всегда наготове несколько вариантов докладов на самые злободневные темы – «за» и «против». В зависимости от того, какое мнение хотел услышать начальник, такой доклад и ложился ему на стол.
Застав в квартире капитана, которого ему было приказано на выстрел не подпускать к делу арестованного курьера, Стасевич вежливо напомнил ему:
– Как мне помнится, вам было выписано командировочное предписание.
Действительно, в кармане Вильмонта уже лежал билет на вечерний крымский поезд. В Ялте его и еще
Ляпинцы – прозвище бедных студентов Московского училища живописи и ваяния, проживавших в специально устроенном для них владельцами большого каменного дома братьями Ляпиными, бесплатном общежитии – «Ляпинке». Фактически «ляпинец» во второй половине XIX века стало синонимом понятия «голь перекатная» и одновременно бунтарь из студентов. В данном случае полицейский вкладывает в эти слова злую иронию по отношению к оскорбившему его художнику, который хоть и разбогател, но так и остался в душе голодранцем и опасным для общества смутьяном.
Цугундер – тюрьма, каторга, застенок.
