являлась дома – ночь от силы.
Среди подруг царица, леди-босс,
жила, как будто пробегала кросс.
Менялись нянечки со скоростью такой,
что в именах "по вызову" мамаш
терялись сёстры. Матери покой
не снился даже. Та, впадая в раж,
стремясь вип-карту жизни получить,
сама для них забыла жизнью быть.
О прошлом Вита думала немного.
Казалось, что не думала совсем.
За правдой россказней следила ох не строго,
былое путала ради рабочих схем.
То ль лётчик, то ли капитан – отец.
«Герой войны. Погиб в воде». Конец.
Читать любила старшая, и знала
про облака для тайного соития.
Инесса ж, фантазёрка, представляла
в мать кончившего – минимум Юпитером.
Со снимка он глядел в её обители.
«Его ль портрет?» – насмешка первой, мнительной.
По большей части было всё равно
ей, фейс там padre иль какой каналии.
Зато, общением обкрадена, как нож
в груди, вопросов Лора сталь таскала, и
шла с ними к сонму текстовых мужчин,
кто, опочив, мысль в книгах заключил.
Ни мать, ни отчимы на вечер, ни друзья
maman их, творчески раскрашенные, в шубах,
не знали, как устроена земля,
и почему так людям боги любы.
Да и богам на кой сдалися мы,
красой души недалеки от мымр.
Сначала, собираясь после выставок
в их дом над морем (с черепичной крышей),
как хор, дивились, мол, дитё порок
ума вынашивает, суть совсем не слыша.
Непонятая, так и замолчала
в красивом почти замке у причала.
Зато гулять, сколь хочешь, было можно.
Шумела, всепрощающа, волна.
И, всякую оставив осторожность,
бродила по кайме воды одна
из двух – девчонка с бледным правым глазом
(не отличая, мудрено рассказ весть).
Особо почитала море ночью,
сходящееся с небом тьмою бездн.
И звёзды, как историй многоточия,
ей освещали путь. Инесса без
дневного света редко выходила.
Их было две: на два всё и делилось.
Как всё, делили комнату. Окно
над правою кроватью – деревянное,
а слева – нарисованное. Странно так:
Инессин вид – во двор, а не в кино.
Порядок был у ней на половине.
Тонуло "лево" в бардака пучине.
Кудрявы были волосы обеих,
вились, как крылья, золотым каштаном.
Небрежный кок крутила Лора. Стан ей
толстовки крыли. Как арабка, веки
чернила,
