style="font-size:15px;"> – Ну… одни кричат: "лететь!", другие: "оставаться!"
– Ну?
– Ну, и никак не могут определиться. Орут и орут, и не замечают, как приходит зима. И остаются. Куда ж лететь в мороз и вьюгу?
– Бедные, – сказала хрупкая девушка, глядя на меня повлажневшими глазами.
– Глупые, – ответил я.
Хрупкая девушка доверчиво сунула свою маленькую ладошку в мою. Ладошка её была тёплой, почти горячей.
– А вам совсем не интересно, кто я? − спросила чуть позже девушка с почти горячей ладошкой.
– Абсолютно.
– А это хорошо?
– Замечательно.
Тоненькая девушка остановилась. Её юной груди стало тесно в наглухо застёгнутом светлом плаще – она там нетерпеливо вздымалась, стремясь расстегнуть верхние пуговицы одежды.
– Я хочу с вами поцеловаться, – сказала девушка… и, раскрыв зонтик, обвила руками мою шею.
В осеннем городе кричали воробьи. И под жёлто-солнечным зонтиком, как родные, целовались ещё недавно незнакомые друг другу мы из долгой-долгой ночи…
– Комната не нужна? – услышали мы чей-то голос потом.
И с трудом оторвались друг от друга…
Рядом с нами стояла немолодая женщина в сером вязаном платке.
– Я говорю: комната вам не нужна? – ещё раз спросила женщина. – Хорошая, чистая комната… И бельё только что заменённое. Недорого возьму…
Вот…
− А я-то думала, что мы улетели! – воскликнула моя юная спутница, глядя на меня и лучисто, и весело, и очень грустно..
– А разве нет? – удивился и я.
Милая девушка под жёлтым зонтиком, вдруг нежно-нежно на меня посмотрела, и, громко зарыдав, убежала в никуда, исчезла. Исчезла, как я теперь понимаю, навсегда.
Но с этого утра что-то со мной произошло невероятное – я стал смотреть на неустойчивую жизнь времени другими глазами и по-другому ценить придуманный не мною мир.
Во-первых, я, с огромным трудом, но устроился кочегаром в котельную единственного действующего в городе предприятия – хлебозавода, где работал омерзительно грубый, разнузданный и неприятный старик−ветеран. Я был его сменщиком. Старик ненавидел всех и вся. Но особенно – поселившихся под высоким потолком котельной голубей. Этих он ненавидел всеми фибрами своей души – их воркование выводило его из себя, а белые пятна птичьего помёта на грязном полу кочегарки приводили в бешенство. При каждом удобном случае дед швырял в сидящих высоко, на потолочных балках голубей загодя приготовленные палки и камни. Матерился нещадно. Я его невзлюбил…
Однажды знакомый редактор одной из прежде партийных, а теперь независимых газет города, предложил мне написать рассказ.
– О чём хочешь!, − сказал он. – Сейчас, слава Богу, можно писать о чём угодно!
Я написал об этом типе. Написал всё, как есть. Даже имя его сохранил – Тарас Дмитриевич… Но финал поневоле получился у меня неправдивым.
У
