поставили тарелку с едой и бросили напоследок:
– На здоровье!
Сколько я ни кричала, ни просила прекратить пытку, никто не отзывался.
Дилан настолько был поглощён болью, что не мог даже думать. Если бы его мысли звучали вслух, то это был бы плач и стоны.
Поначалу я делала вид, что меня не волнуют его страдания, и даже съела принесённую еду… Но час за часом я всё больше проникала в больное сознание Дилана. Оно как бы сливалось с моим. Вскоре я уже не могла думать ни о чём, кроме его боли.
Способность к быстрой регенерации снова и снова возвращала Дилана в сознание, он не мог спать, а вместе с ним не могла и я.
Несложно догадаться, что таким образом меня пытались заставить захотеть жить. Звучит нелепо… Я понимала, что если сдамся, то перестану быть хозяйкой самой себе. Но если в первые пару дней я ждала, когда, наконец, Дилан умрёт, то дальше мне начало казаться, что эти мучения могут продолжаться вечно.
Я перестала есть пищу, которую мне приносили. Мне казалось, что я – малодушное ничтожество, раз не могу простить Дилана и просто смотрю на то, как он мучается.
Однажды сам Иуоо удостоил меня своим визитом:
– Упрямая. Упрямая девочка! – сказал он на вполне сносном русском языке, а я сделала вид, что не удивилась.
– Чем обязана?
– В жизни мы ставим на весы наши поступки, всё время сравниваем себя с другими и не хотим остаться в долгу перед кем-то. Ты думаешь, что сидишь в этой клетке для того, чтобы вновь захотеть жить? О нет, дорогая… Ты здесь для того, чтобы уравновесить ваши чаши на весах. Одной тебе решать, сколько ему осталось страдать… – Иуоо обернулся на Дилана.
– Я прощу его, если вы дадите мне свободу.
– Свободу ты получишь, когда отработаешь мои инвестиции в тебя.
– Что мне нужно сделать? Что конкретно? – глаза мои загорелись, в голове снова воскресли надежды вернуться к детям.
– Не спеши, дитя. Свободу дарит только смерть, а просто так умереть ты не сможешь. У тебя нет выбора.
– Ах ты мерзавец! – закричала я. – Я тебе всё равно не…
– Некрам! – произнёс он, и мне показалось, что моё тело поместили в адское пламя.
Никогда, даже в самые тяжёлые моменты жизни, я не испытывала ничего, хотя бы отдалённо сравнимого с этой болью. Словно снаружи и изнутри тебя сжигают заживо и одновременно протыкают раскалёнными зазубренными иглами. Ни слова, ни крика я не могла выдавить из груди, только бестолково ловила воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Мои глаза умоляюще уставились на Иуоо, а он самодовольно улыбался и не спешил завершить свой магический трюк.
– Фортум! – наконец, сказал он, и меня отпустило.
Моё тело обмякло и, словно парализованное, распласталось на полу.
– Что это было? – шевеля одними губами, спросила я, несмелыми движениями
