человек, которого я никогда не видел и вряд ли бы узнал, когда бы встретил. Ему было лет 40, а мне, как я себя помню – всего 25. Кожа была отвратительного коричневатого цвета. Борода и волосы на голове явно были пострижены наспех, чтобы просто не мешались, и потому торчали как слипшиеся клочья. КТО ЭТОТ ЧЕЛОВЕК? ЭТО ЯВНО БЫЛ НЕ Я. ЧТО СО МНОЙ ПРОИЗОШЛО ЗА ЭТО ВРЕМЯ? ПОЧЕМУ Я ВЕДУ СЕБЯ И ГОВОРЮ ТАК, БУДТО В МЕНЯ КТО-ТО ВСЕЛИЛСЯ?
– A vot ya snova. Lubuites’?[11]
Она показалась в отражении, как с обложки глянцевого журнала. Яркий контраст с моей рожей. С горькой усмешкой я решил, что, даже не будучи лесбиянкой, любая женщина стала бы ею рядом со мной.
– С этим надо чо-то делать.
– Hatela s etava nachat’, no menya aperedili.[12]
Очередной упрёк в голосе, но уже менее язвительный, видимо, начала постепенно отходить.
– Ну, и какие идеи?
– Budem delat’ plastiku i malazhenie.[13]
– Прям здесь?
– Net. Zdes’ nipaluchica. Vam nada bol’she hadit’. Pademte v kabinet.[14]
– Падёмте! – над этой моей пародией она даже рассмеялась.
– Oy! Zhdite!
– Чо такое?
– Tapki!
Перед койкой лежали два тапка с отсутствующим верхом. Точнее верх был раздвоен и свисал по краям подошвы. Я поставил на них ноги, а Сирена присела и лёгким движением рук свела половинки верха на каждом тапке вместе. Те, разумеется, срослись. Причём так, что обувь стала плотно прилегать к стопе.
Потом она выпрямилась, взяла меня под руку, и мы проскользнули сквозь небольшую щель в стене, которая распустилась перед нами и сошлась сзади. В широком и таком же белом коридоре стояли два телохранителя с застывшей мимикой и какими-то мутноватым белёсыми глазами, в одежде, ничем не отличающейся от одежды медперсонала. Посреди коридора двигался участок пола. Мы с Сиреной встали на него и поехали, а боты несколько угловато, механистически, двинулись пешком за нами. В коридоре были всё те же самые белые стены с редкими вертикальными полосками (типа, дверьми). Практически восемьдесят процентов площади стен занимали светящиеся прямоугольники, транслирующие в 3D-проекции различные сюжеты. Около некоторых останавливались люди и как бы на ходу в процессе бурного обсуждения пальцами двигали изображения, и даже отдельные объекты на них: «Etat “trikster” tireaet reiting. Uberite ivo na vtaroy plan» «Kuda ya ivo uberu?» «Sho Kuda? Suda uberite! Sho ya vso sam doljen delat?»
Часть людей, а, может, и не людей в коридоре имели такие же искусственные лица и мутные глаза как у охранников.
– Эт чо у них с глазами?
– Eta botiki. U ludey – linzi. Smatri zhdes.’[15]
Она оттянула пальцем кожу под глазом, и я даже разглядел какие-то микро-микро схемы.
– Eta svyaz’, vihad v set’. Kak “ma-bil’-nik”, “in-ter-net” u vas. Ya prahadila inschool.[16]
– Интернет помню. Мобильников не помню[17]. Ошиблась ты, Сирена, на пару десятков лет. Не было у нас никаких мобильников, тока пейджеры. Ну, не важно.
А вот и я снова. Любуетесь?
Хотела с этого начать, но меня опередили.
Будем делать пластику и омоложение.
Нет. Здесь ни получится. И вам надо больше ходить. Пойдёмте в кабинет.
Это боты. У людей в глазах линзы. Смотри сюда.
Это связь, выход в сеть. Как «мо-биль-ник», «ин-тер-нет» у вас. Я проходила в школе.
Комментарий к эпизоду: за год до заморозки, герой полностью погрузился в жизнь секты и не мог застать процесса распространения сотовой связи и появления сленгового выражения «мобильник».
