злосмрадного всякого обоняния, и теми овощами защищают живот свой; аще, если который из них обоняет какую злосмрадную вошо, а тех вышеупомянутых овощев при себе иметь не будет, то вскоре умирает и жив быти не может, яко рыба на суше». Вот, видишь, где рай?
– Вижу токмо, дитятко мое, что дивные творения рук Божиих, – задумчиво проговорил государь, – а где уж нам, грешным, рая достигнуть в сей жизни! Хоть бы после смерти Господь сподобил нас рая пресветлого своего.
Он замолчал. Слышны были только благочестивые вздохи мамушки.
– Что, мамка, вздыхаешь? – спросил ее государь.
– О грехах, батюшка-царь, – отвечала старушка.
Послышался шорох атласного платья, и в дверях светлицы показалась царица Марья Ильишна, как ее тогда называли, а не Ильинишна.
Софья соскочила с колен отца и бросилась к матери.
– Ах, мама! Что мы тут с батюшкой читали! И об рае, и об Ефропе, и об людях без голов! – торопилась, почти захлебываясь, будущая правительница Русской земли.
– Где же вы таки чудеса вычитали? – улыбалась Марья Ильишна.
– А в той книге, что ты мне дала, «Книга, глаголемая Лусидариус».
– Так и есть таки люди, что без голов? – недоверчиво спросила царица.
– Есть, мама, только у них очи на плечах, а вместо уст и носа на персях по две диры.
– А чем же они едят?
– Должно быть, мама, этими дирами.
– А где они живут?
– В Индейской земле, мама. И есть там люди об одной ноге.
Алексей Михайлович тоже подошел к царице.
– Что, Маша, слышно о протопопе Аввакуме? – как-то робко спросил он, не смея взглянуть ей в глаза.
– Во узах сидит мученик-святитель, на чепи у Николы на Угрешу! – как бы нехотя, но с нервной дрожью в голосе отвечала царица.
– Ты спосылала к нему?
– Спосылала не раз.
– От меня?
– От тебя и от себя: твоим царевым словом умоляла.
– И что ж он?
– Стоит так, чепью окован, руки горе: «Не соединюсь, – говорит, – со отступниками: он, говорит, – мой царь, мой! Я, – говорит, – не сведу с высоты небесные руки, дондеже Бог его отдаст мне!» И ручки так к небу простирает: «Не сведу, – говорит, – рук с высоты! Не сведу!» Это он к тому, что будто тебя у него отступники отняли.
– Ох, Маша, тяжел мой крест, крест царев! – горько покачал головой Алексей Михайлович. – Тяжела шапка Мономаха! Кто прав? «Где истина?» – повторяю я с Пилатом: «Что есть истина? Иисус же ответа не даде». Помнишь это, Маша?
И царь, задумавшись, повернулся и направился к себе.
– А что молодой Ордин-Нащокин? Так и не сыскали? – кликнула ему вслед царица.
Но Алексей Михайлович ничего не ответил.
VI. Стенька Качин в гостях у Аввакума
Что же в самом деле
