Арестовали начальника лагпункта – чекиста. Но никому в голову не пришло подумать о том, что будет с лошадьми и с силосованным дубьем на других лагпунктах…
А на третьем лагпункте работало около пяти тысяч человек…
Конечно, помимо, так сказать, «массовых мероприятий», актив широко практикует и индивидуальный грабеж тех лагерников, у которых что-нибудь есть, а также и тех, у которых нет решительно ничего. Так, например, от посылки на какой-нибудь Нивастрой можно откупиться литром водки. Литр водки равен заработку лесоруба за четыре-пять месяцев каторжной работы. Лесоруб получает 3 р. 80 коп. в месяц, и на эти деньги он имеет право купить в «ларьке» (лагерный кооператив) 600 гр. сахару и 20 граммов махорки в месяц. Конечно, лучше обойтись и без сахару, и без махорки, и даже без марок для писем домой, чем поехать на Нивастрой. Способов в этом роде – иногда значительно более жестоких – в распоряжении актива имеется весьма обширный выбор… Я полагаю, что, в случае падения советской власти, этот актив будет вырезан приблизительно сплошь – так, в масштабе семизначных чисел. Отнюдь не будучи человеком кровожадным, я полагаю, что – стоит.
За что люди сидят?
Все эти прорывы, кампании и прочая кровавая чепуха касались меня как «экономиста-плановика», хотя я за все свое пребывание на этом ответственном посту ничего и ни на одну копейку не напланировал. В качестве же юрисконсульта я, несмотря на оптимистическое мнение Наседкина: «ну вы сами разберетесь – что к чему», – все-таки никак не мог сообразить, что мне делать с этими десятками пудов «личных дел». Наконец я сообразил, что если я определю мои никому не известные функции как «оказание юридической помощи лагерному населению», то это будет нечто соответствующее по крайней мере моим собственным устремлениям. На «юридическую помощь» начальство посмотрело весьма косо:
– Что, кулаков собираетесь из лагеря выцарапывать?..
Но я заявил, что по инструкции ГУЛАГа такая функция существует. Против инструкции ГУЛАГа Богоявленский, разумеется, возражать не посмел. Правда, он этой инструкции и в глаза не видал, я – тоже, но инструкция ГУЛАГа, даже и несуществующая, звучала как-то внушительно.
От тридцати пудов этих «дел» несло тяжким запахом того же бесправия и той же безграмотности. Здесь действовала та же схема: осмысленная беспощадность ГПУ и бессмысленное и безграмотное рвение актива. С папками, прибывшими из ГПУ, мне не оставалось делать решительно ничего; там стояло: «Иванов, по статье такой-то, срок десять лет». И точка. Никакой «юридической помощи» тут не выжмешь. Городское население сидело почти исключительно по приговорам ГПУ. Если и попадались приговоры судов, то они в подавляющем большинстве случаев были мотивированы с достаточной, по советским масштабам, убедительностью. Крестьяне сидели и по приговорам ГПУ, и по постановлениям бесконечных «троек» и «пятерок» – по раскулачиванию, по коллективизации, по хлебозаготовкам, и я даже наткнулся
