эти недели будут безмерно тяжелее Шпалерки, одиночки и ожидания расстрела…
И что все-таки если бы не попали в УРЧ, то едва ли бы мы выбрались из всего этого живьем.
Разговор с начальством
На другой день ко мне подходит один из профессоров-уборщиков.
– Вас вызывает начальник УРЧ, тов. Богоявленский…
Нервы, конечно, уже начинают тупеть. Но все-таки на душе опять тревожно и нехорошо. В чем дело? Не вчерашний ли разговор со Стародубцевым?
– Скажите мне, кто, собственно, этот Богоявленский? Из заключенных?
– Нет, старый чекист.
Становится легче. Опять – один из парадоксов советской путаницы… Чекист – это хозяин. Актив – это свора. Свора норовит вцепиться в любые икры, даже и те, которые хозяин предпочел бы видеть неизгрызанными. Хозяин может быть любою сволочью, но накинувшуюся на вас свору он в большинстве случаев отгонит плетью. С мужиком и рабочим актив расправляется более или менее беспрепятственно. Интеллигенцию сажает само ГПУ… В столицах, где актив торчит совсем на задворках, это малозаметно, но в провинции ГПУ защищает интеллигенцию от актива… Или, во всяком случае, от самостоятельных поползновений актива.
Такая же закута, как и остальные «отделы» УРЧ. Задрипанный письменный стол. За столом – человек в чекистской форме. На столе перед ним лежит мое «личное дело».
Богоявленский окидывает меня суровым чекистским взором и начинает начальственное внушение, совершенно беспредметное и бессмысленное: здесь, дескать, лагерь, а не курорт, здесь, дескать, не миндальничают, а с контрреволюционерами в особенности, за малейшее упущение или нарушение трудовой лагерной дисциплины – немедленно под арест, в ШИЗО, на девятнадцатый квартал, на Лесную Речку… Нужно «взять большевицкие темпы работы», нужна ударная работа. Ну и так далее.
Это свирепое внушение действует как бальзам на мои раны: эффект, какового Богоявленский никак не ожидал. Из этого внушения я умозаключаю следующее: что Богоявленский о моих статьях знает, что оные статьи в его глазах никаким препятствием не служат, что о разговоре со Стародубцевым он или ничего не знает, или, зная, никакого значения ему не придает и что, наконец, о моих будущих функциях он имел то самое представление, которое столь блестяще было сформулировано Наседкиным: «что – куда»…
– Гражданин начальник, позвольте вам доложить, что ваше предупреждение совершенно бесцельно.
– То есть – как так бесцельно, – свирепеет Богоявленский.
– Очень просто: раз я попал в лагерь – в моих собственных интересах работать, как вы говорите, ударно и стать ценным работником, в частности для вас. Дело тут не во мне.
– А в ком же, по-вашему, дело?
– Гражданин начальник, ведь через неделю-две в одной только Погре будет 25–30 тысяч заключенных. А по всему отделению их будет тысяч сорок-пятьдесят. Ведь вы понимаете: как при таком аппарате… Ведь и мне в конечном счете придется отвечать, всему УРЧ
