краткость интриговала – что же в нём может быть такого необычного, что даже рассказать нельзя.
Размышляя об этом и рассматривая свою девственную тетрадь и инструменты, призванные лишить её девственности, мой герой не заметил момента, всё изменившего. По аудитории вдруг прокатилось дружное глухое «ах!» Сидевший в авангарде студент из числа передовых рабочих и крестьян поглядел назад, но оттуда все широко раскрытыми от ужаса глазами смотрели вперёд, за него. Тогда он тоже обратил свой взор к кафедре и увидел, что к ней идёт высокий несуразный человек в изрядно помятых брюках не по размеру, в застиранной клетчатой рубашке и в сандалиях. Это в середине зимы-то!
Я, хоть и не сидел, как мой пролетарий, в первом ряду, тоже был сражён внешностью физика, и сейчас мне даже кажется, что и сандалии у нового лектора тогда были на босу ногу.
Но не обувь больше всего поражала при взгляде на этого человека, а его голова. Она была огромная, абсолютно лысая, с лицом цвета печёной картошки и с вывернутыми синими губами глубоко пьющего человека. Эта голова была невероятна и сама по себе, но носитель её ещё как будто специально подчёркивал её невероятность. По бокам её и сзади до самых плеч свисали длинные чёрные патлы прямых негнущихся волос, напоминавших проволоку, и эти волосы были настолько неестественными, чуждыми этой голове, что приведённое выше определение «абсолютно лысая» казалось единственно возможным. Потом с более близкого расстояния я увидел, что волосы действительно были ненастоящими, они были приклеены к голове каким-то клеем.
Новый преподаватель представился очень низким рокочущим голосом и широко улыбнулся. Возглас удивления и ужаса вновь прокатился по рядам – такой жуткой была его улыбка. Этот человек с успехом мог бы играть в триллерах без грима, чем невероятно сократил бы расходы кинематографистов. Но тогда в нашей стране ничего не знали о таких фильмах, и богом данный дар пропадал зря.
Не замечая нашего смятения, физик начал читать лекцию. Правда предварил её заявлением, что если мы не будем ходить на его лекции, нам на сессии очень туго придётся, потому что того, что он расскажет, мы ни в одном учебнике не найдём.
Ну да, ну да, все вы так говорите…
Лекцию он читал с нескрываемым удовольствием, как будто анекдот рассказывал. Поражаясь каким-то самим же собой излагаемым сведениям, он не мог сдержаться и временами всхохатывал, отчего его лицо становилось ещё выразительней. Видно было, что он так восторгается своей физикой, что не замечает собственного уродства. А может быть, ему казалось, что ослепительное великолепие того, что он нам говорит, с лихвой перекрывает всё остальное.
На пролетария новый преподаватель произвёл неизгладимое впечатление. И, видимо, чтобы избежать нервного срыва, на следующую лекцию по физике мой друг не пошёл.
Прошло время, и прогулов у бывшего пролетария набралось достаточно, чтобы признаться
