после того, как я вырос из детской кроватки, а покупать что-то новое денег не было, и пришлось перебазироваться на диван. В общем, у меня в распоряжении были сейчас телевизор и балкон. Телевизор – отстой, а вот балкон…
Я на цыпочках прокрался в прихожую, взял с пола свою сумку, вернулся в зал. Где этот ваш сраный "Космос"? Вот он. Отлично. Ночь ветреная, холодная, у мамы наверняка форточка закрыта.
Пришлось потрудиться, чтобы почти беззвучно открыть скрипящую и дребезжащую балконную дверь. Потом – чтобы закрыть её за собой. Холодно, блин… Надо было хоть куртку накинуть. А, ладно, война фигня.
Я чиркнул зажигалкой, втянул горький и мерзкий дым. Уставился на фонарь, светящий сквозь крону дерева, на которой почти не осталось листвы.
– Жить, значит, – прошептал я. – На всю катушку… Эх, дядя Петя! Да если б я знал, как это делается – неужто раньше бы не жил…
9
Выспался я хреново, но проснулся легко и просто. Я этот прикол давно просёк: как за двадцать пять перевалило, никаких проблем с ранними подъёмами не стало. Надо в пять встать – встаю в пять, надо в четыре – ок, в четыре. Потом, правда, рубит весь день, но это уже детали, не заслуживающие внимания. А теперь вот оказалось, что эта суперспособность привязана не к телу, а к сознанию. А может, сознание определяет бытие?..
За такими мыслями зубы я чистил очень долго, тщательно. Вот, кстати, что я могу хорошего сделать для себя: заботиться о зубах! В сопляческом возрасте в голове как-то не откладывается такая простая мысль, что зубы – после молочных – одни на всю жизнь. И лучше пять минут в день на них тратить, чем потом, в тридцать лет, плача и матерясь, идти вырывать очередной зуб и грустно трогать языком пустую десну всю оставшуюся жизнь.
– Ой, как ты тут спишь? – сокрушалась мать, открывая балкон в зале. – От соседей куревом несёт – аж глаза слезятся…
Забавно. Когда я взаправду был мелким и даже не думал курить, мама говорила ровно то же самое. От соседей и вправду попахивало дымом. Там алкаши какие-то жили. Живут, вернее. Надо привыкать говорить о настоящем в настоящем времени.
Маму я удивил этим утром трижды. Первый раз – когда встал в шесть утра вместо семи тридцати. Второй раз – когда залез в душ. Утром. В душ. Я.
– Сём, ты не влюбился случайно? – пошутила она за завтраком.
– Думаю об этом, – меланхолично сказал я, жуя кусок хлеба с колбасой и сыром. – А можно?
Мама удивилась в третий раз. Даже растерялась. Мне ведь полагалось покраснеть и либо начать мямлить, либо резко огрызаться.
– Не, серьёзно, – вдруг воодушевился я. – Любовь – это ведь хорошо, да? Прекрасное, светлое чувство, облагораживающее человека. Ты не будешь против?
Мама хлопала глазами. Приоткрыла рот. Не сразу ответила:
– Да… Почему я против-то буду?
Ну как тебе сказать… Потому, например, что когда у меня в восемнадцать лет возникнет большая и чистая любовь, ты костьми ляжешь, чтобы всё обгадить. И пусть
