Брокгауза и Эфрона.
Но вот однажды турецко-подданный завалился домой в особо приподнятом настроении: главный его конкурент по колониальным товарам был близок к полному краху.
Оська предусмотрительно спрятался под рояль, неизвестно зачем купленный по случаю полгода назад.
– Ты… по-ны-маэшь! – турецко-подданный, пытаясь заглянуть под рояль, делал страшные глаза. – У Павла Эгорыча оказыя прыклучилась… Ты… по-ны-маэшь! – турецко-подданный шарил руками в поисках увертливого сына. – Крыса у нэго утонула в бакэ с грэческым маслом… Ты по-ны-маэшь! – турецко-подданный грузно опускался на одноименный ковер, застилающий всю гостиную. – А масло-то высший сор-р-р-рт… В капусту – пожалуйста, в лампадку – тэм болэе… Жалко вылывать… Ты… По-ны-маэшь! – турецко-подданный карабкался на венский шаткий стул. – Жалко! Так возмы твар за хвост и молча выкынь… Ты… по-ны-маэшь! – турецко-подданный швырял на крышку рояля заветное пухлое лелеемое и оберегаемое портмоне. – Так Павэл Эгорыч, старый дурэнь, что удумал… Посрэдством молытвы оцыстыть масло от сквэрны… Ты… По-ны-маэшь! – турецко-подданный облачался в одноименный халат, валявшийся с утра на пуфе. – Проэтэрэя прыгласыл творыть молытву… Ты… по-ны-маэшь… И растрэзвоныл об этом на вэсь город!
Когда притомленный, но чрезвычайно удовлетворенный негоциант, пошатываясь и роняя мелкие предметы с мебелей, удалился в кабинет и довольно скоро захрапел – смачно и громко, – Оська выбрался из убежища и замер в охотничьей стойке.
На лакированном черном льду музыкального айсберга лежал сиротливо сундук с сокровищами.
Судьба давала Оське Турку шанс решить кое-какие назревшие вопросы финансового порядка.
Во-первых, долг чести, заработанный им в «пристеночке», во-вторых – мечта о настоящей бамбуковой удочке с полным набором, в-третьих возможность накормить весь двор мороженым, в-четвертых французская борьба, в-пятых и шестых и седьмых (сколько неописуемых соблазнов уготовано гомо сапиенсу с младых ногтей)…
Откуда ему было знать – маленькому, неопытному, неискушенному – что ему элементарно подсунули приманку, дабы проверить моральную устойчивость. Его даже не насторожило, что впервые портмоне не было упрятано в кабинетный сейф. Он списал папашину оплошность на счастливое расположение духа и перебор вина.
После недолгой внутренней борьбы жертва клюнула, но, мучимая еще не омертвевшими угрызениями совести, взяла только одну купюру.
Фальшивый храп сменился разгневанным возмездным ревом разочарованного, по-настоящему огорченного, озверевшего испытателя детской души.
Так вдохновенно и долго Оську еще не пороли!
– Нызкый сорт! – скандировал взбешенный безжалостный янычар. – Нэцыстая работа!
А потом лишили не только благорасположения, но и карманных денег на целый год.
Одним словом – катастрофа.
В эту длинную бессонную ночь Оська Турок с истерзанной задницей и утраченной верой в справедливость превратился в
