и фашистам. Теперь разговаривали только с очень близкими друзьями.
Тиф свирепствовал вовсю. Умерли врач Потапенко, не без основания боявшийся тифа, и профессор Козловский, начальник госпиталя, его душа и всеобщий любимец.
Удалось узнать, что Леонид работает в штабе, а М. П. Тихомиров – регистратор 2-го корпуса. Очень доволен за них. У меня появилась надежда, что они меня смогут отсюда вытянуть и пристроить куда-нибудь на работу.
Приходил Михаил Кузнецов, сказал, что по настоянию товарищей Волков будет мне ежедневно через него, Кузнецова, передавать котелок с супом. Я был этим очень обрадован и тронут, просил передать товарищам мою глубокую благодарность за заботу обо мне. Еще один, очень большой шанс остаться в живых.
22-го декабря меня переводят в корпус для выздоравливающих. Там военнопленные не только нашего госпиталя, но также из лагеря и рабочих команд.
В этом бараке я впервые узнал о тех ужасах, которые творились в лагере, находившемся на территории Брестского аэродрома.
Я еще раньше слышал о лагерях в Бяло-Подляске, Белостоке, Минске, Умани, Шепетовке. Всюду одна и та же картина: невыносимый голод, издевательства, убийства, эпидемии. Всюду обращались во много-много раз хуже, чем со зверями, старались уничтожить как можно больше. У нас еще было относительно лучше.
К Рождеству получил от Кузнецова булку хлеба. За несколько минут мы втроем не оставили от нее ни рожек, ни ножек. Легче жить, когда чувствуешь, что даже в этой ужасной обстановке, где человек человеку волк, есть люди, помнящие и заботящиеся о тебе. Несмотря на поддержку товарищей, слабость почему-то еще увеличивается. Дошел уже до такого состояния, что с трудом могу залезать обратно на нары, приходится ложиться сначала животом, а потом вползать, затягивая поочередно ноги. Ходить могу только держась за стенки или опираясь на палку. Самое мучительное дело – оправляться. Когда сидишь на корточках, обязательно должен за что-нибудь держаться. А выпрямиться без упора нет абсолютно никакой возможности. Для этой цели я ношу всегда при себе палку.
Удалось достать очки: купил за три скрутки табаку. Табак дал мне товарищ, продавший свои болотные сапоги, так как кожаную обувь стали забирать и выдавать деревянные челноки – Holzschuhe.
Состояние стало улучшаться, стал понемногу выходить на улицу подышать свежим воздухом. Раза два видел Леонида, разговаривал с ним, просил устроить меня куда-либо, как только снимут карантин. Он обещал.
Последние числа января. Заходил Калашников. Он теперь начальник сапожной мастерской. Рассказал, что немцы расстреляли девять человек за то, что те срезали у трупов мясо, жарили его, ели сами и продавали. Начиналось трупоедство, что в немецком плену было не единственным случаем.
Павел Рябов
4-го февраля часть выздоровевших с рембазы и с аэродрома отправили на прежние места работы. Эпидемия тифа кончилась. Больных больше не поступало.
