Николай Николаевичу нас 3 февраля состоится итоговая коллегия Генпрокуратуры. Я там должен выступить с докладом. Дайте мне провести коллегию, я ее проведу и уйду. Это в интересах системы. Ведь нонсенс же, если на коллегии не будет Генерального прокурора…
Бордюжа, словно бы обдумывая ответ, помедлил немного, потом сказал:
– Те люди, которые добиваются вашего ухода, ждать не будут, – они вбросят кассету на телевидение.
«Ах, Николай Николаевич! Вы ведь только что говорили мне, что обнаружили кассету у себя на столе. Принес, дескать некий незнакомец. А незнакомец этот очень даже – знакомец!»
– Хорошо, вот вам заявление, – я отдал листок бумаги Бордюже, – итоговую коллегию проведет мой первый зам Чайка, а я тем временем лягу в больницу.
Бордюжа одобрительно усмехнулся. Там же, не отходя, как говорится, от кассы, я написал вторую бумагу на имя Строева: «Прошу рассмотреть заявление в мое отсутствие». Подписался и поставил дату: «1 февраля 1999 года».
Не помню, как я приехал на Большую Дмитровку, – хотя расстояние от Кремля до прокуратуры в несколько прыжков может одолеть даже ворона… Первым делом вызвал к себе Чайку:
– Юрий Яковлевич, я что-то неважно себя чувствую. Возможно, сегодня лягу в больницу. Доклад на итоговой коллегии придется делать тебе.
Чайка затоптался на месте, задергал плечами, словно бы протестуя, и я, чтобы придавить его, повысил голос:
– Доклад придется делать тебе. Тебе, и никому иному.
Следом я вызвал Розанова. Поскольку Александра Александровича я знал лучше всех, – и дольше всех, то я решил поговорить с ним без утаек. Сказал, что произошло нечто чрезвычайное.
– Александр Александрович, меня начинают шантажировать. Делается это методами, с которыми никто из нас никогда не сталкивался…
Я вкратце рассказал ему о встрече с Бордюжей, о пленке, о заявлении. У Розанова даже лицо стало другим, непонятно только, отчего – то ли от неожиданности, то ли от страха, то ли еще от чего-то; он вжался в кресло и слушал, не перебивая. Так ни разу и не перебил меня.
– Давай сделаем так: соберемся и поедем в «Истру». Ты, я, Кехлеров, Демин, Чайка… В общем, все близкие мне люди. Там нам никто не помешает все обтолковать и разобраться в обстановке.
Розанов вскочил с кресла:
– Все ясно! Так и будем действовать! – и побежал к себе в кабинет.
Через некоторое время он вернулся и сообщил мне понуро:
– Демин против. Резко против. И вообще он говорит: «Вы что делаете? Разве вы не понимаете, что все мы сейчас находимся под колпаком? Любой наш сбор сейчас воспримут как факт антигосударственной деятельности… Собираться нельзя!»
– Но в этом же нет ничего противозаконного!
Мне сделалось противно. И этого человека я сам, собственными руками усадил в то кресло, которое он сейчас занимает. – Мы же не собираемся нарушать закон,
