нигилисток теперь Вера видела близко. Но неужели это и была сходка?
Рыжеусый городовой в каске и наушниках, так друг к другу не подходивших, добродушно, честью просил молодежь разойтись и не препятствовать движению.
Из маленьких толп слышались презрительные крики: «Фараон!» Студенты со смехом разбегались. Площадь была велика, полиции мало. Студенты разбегутся и снова накопятся уже большею группою, теснее, в другом конце площади. Точно молодежь играла в какую-то игру с полицией, издевалась над нею.
Вера остановилась у Екатерининского канала и смотрела на эту игру. Она думала: «Ну кому они мешают?.. Почему им не позволят собраться и поговорить так, как они хотят?..»
Но становилось холодно и скучно. Вера стала считать людей по кучкам. Тут двадцать один, там тридцать два… Всего насчитала она около трехсот человек. Подумала: сто пятьдесят миллионов русского народа и триста студентов!.. Вера пыталась сопоставить эти цифры, но это ей не удавалось, слишком были они несоизмеримы.
Вдруг каким-то ловким маневром молодежь обманула бдительность полиции и вся собралась в углу площади, у колоннады, отделявшей Казанскую улицу.
Вера поспешила туда.
На портике собора стоял кто-то в черном, в длинном пледе, свисавшем до самых ног, и возбужденно, размахивая руками, кричал молодым, резким голосом в толпу. Вдруг раздалось нестройное, несмелое пение, над толпою, в самой ее гуще развернулось поднятое на палке широкое кумачовое полотнище. На нем черными буквами было написано: «Земля и воля».
По всем углам площади заверещали, залились полицейские свистки, и городовые с углов площади и с Невского проспекта побежали на толпу.
Городовые шашками, не вынимая их из ножен, старались отрезать людей от толпы. Студенты боролись. Слышались молодые, негодующие голоса:
– Вы не смеете нас трогать!.. Руки коротки!..
– Не смей ее бить!..
– Разойдитесь, господа!.. Честью вас просят!..
– А еще барышня!.. Да разве можно так… Кусаться!..
– Хватай ее, тащи в участок… Ишь, стерьва, околоточного по лицу смазала…
– Ж-жидовка пр-роклят-тая!..
Сверху несся взволнованный картавый голос:
– Братья!.. Не допустим войну!.. Свое горе!.. Свое несчастие надо загасить нам раньше. Нам не жить под гнетом самодержавия!..
Тут кто-то громко и с отчаянием крикнул:
– Каз-заки!..
Вера оглянулась. Во всю ширину Невского проспекта, тесным строем, в серых шинелях и киверах, лихо надвинутых набекрень, рысью шел казачий эскадрон. Молодой офицер, высокий, стройный, в блестящем лакированном кивере – как он только держался так, совсем на боку? – ударил лошадь плетью по кожаному вальтрапу и, нагнувшись вперед, помчался на площадь. Казаки молча рассыпались широким, редким строем и быстро приблизились к толпе.
Все побежали. Кто смог, взобрался на каменную колоннаду,
