style="font-size:15px;"> – Точно так, комендант. – Фельдфебель резко встрепенулся, подняв руку к виску, но боль перекосила его лицо, и получилась жалкая гримаса.
– Значит, трупы унесли бандиты? – Ядовитая улыбка тронула лицо коменданта.
– Точно так, комендант, – вместе с болью выдавил несчастный победитель.
– Лисичану! – обратился комендант к помощнику, – чтоб этим дуракам не снились партизаны, даю вам два часа на расследование. Выявятся пьяные, расстреляю лично. Жду рапорт с позиций. – Сказал и скрылся за дверью особняка, где досматривала сон Александра.
Тихо звякнуло ведро, и тут же скрипнула дверь. Михаил открыл глаза. Где-то там, под ним, потрескивали в печке дрова. Почувствовав тепло правым боком, понял, что спал на печи. Щекотал ноздри и дразнил голодный желудок запах печеных яблок. Серело в окне и справа, у печки слышались возня и шепот:
– Крути, а я буду подсыпать.
– Нет, дулечку тебе, больно хитрый, ты крути, а я буду подсыпать.
– Я прошлый раз крутил, а ты подсыпала, возьми свою дулечку обратно.
– Не будешь крутить, тресну!
В полумраке Миша разглядел детей. Ей лет восемь, ему поменьше.
– Тише, разбудишь партизана, – втянув в плечи стриженую голову, предупредил сестренку мальчишка, и шепот его переходил в тоненький, мышиный голосок. – Ночью пришел, что-то страшное в мешке принес, слышал я, как они с маманькой гомонили: все партизаны, партизаны…Такой он партизан, как ты Гитлер. Тоже мне партизан…
– Что ты сказала? Повтори! – Началась возня, и они кубарем покатились по полу.
Михаил слез с печи и тут заметил жернова: два круглых камня на одной оси. В центре верхнего камня небольшое отверстие-течка и сбоку деревянная ручка. Возившиеся на полу не заметили, как он слез с печи и, усевшись на пол, стал молоть кукурузу. В дверях, внося в дом свежесть утреннего воздуха, с подойником появилась женщина:
– Как же вам не стыдно, неугомонные? – спросила она не сердито, приятным, спокойным голосом. Гость трудится, а вы деретесь? Я вот сейчас разберусь с вами… – Михаил оглянулся и широко открыл глаза: в дверях стояла женщина… похожая на его мать. Та же каштанового цвета, из оленьей шкуры коротенькая шубка и серый пуховый платок, и голос, и лицо. Ничего не понимая, Михаил перестал крутить колесо. Так и замер. Спазм сдавил горло. Он хотел крикнуть: «Мама!» – и не смог, только неудержимо хлынули слезы, сбегая по щекам, они падали на ноздреватый камень крупорушки.
– Ты чего, миленький, чего? – взволнованно спросила женщина. Поставила на скамейку подойник и подошла к Михаилу. Голос у того прорвался, как паводок через плотину:
– Мама, мамочка! Где ж ты была, мама? Веры нет! Аси нет! Они там, убитые. Мама, мамочка, и Саши нет, у румын она… – Всхлипывая, он встал с пола и, широко открыв глаза, подходил все ближе к женщине. Он терял рассудок:
– Мама, это
