это же вовсе не…
Он осёкся, прикусил губу. А через мгновение его лицо вновь стало бесстрастным.
– Простите, – произнёс сухо. – Давайте договорим позже.
И, не дожидаясь ответа д’Эстурвиля, зашагал прочь.
Жак даже не удивился. Потому что уже привык, а ещё потому, что в случае с д’Артаньяном это было бесполезно.
От него можно ожидать всего, что угодно, и никакие мерки, применимые к обычным людям, к лейтенанту не подходят.
Пришёл, испортил настроение и так же неожиданно ушёл.
Впрочем, кадет чувствовал, что не вполне справедлив.
Он злился не столько на гасконца, сколько на себя. За то, что, собственно говоря, не может злиться.
Каким бы странным и скомканным ни был их разговор, а он всё равно рад ему. Потому что впервые д’Артаньян вёл себя, как живой человек.
Улыбался, всё-таки спросил о дяде, вроде бы даже попытался извиниться за изначальную невежливость.
Правда, больше, чем на несколько фраз, его всё равно не хватило, но… уже что-то.
Но больше всего молодого человека заинтересовали слова в конце разговора.
Что сказал лейтенант?
Как я мог спутать?
Интересно, что он имел в виду?
Д’Эстурвиль рассказывал о верховой езде… вроде бы самые обычные слова…
С чем д’Артаньян перепутал их?
А может быть, речь шла не о словах, а непосредственно о д’Эстурвиле?
Неужели все странности в их общении объясняются лишь тем, что он кого-то напоминает лейтенанту мушкетёров?
Поневоле вспомнились седина в волосах гасконца и россказни о его несчастной любви, которым Жак раньше не придавал значения, потому что д’Артаньян меньше всего был похож на человека, способного на пылкую страсть.
Однако теперь молодой человек всерьёз задумался, хотя мысль о том, что он каким-то образом может напоминать командиру о его прежней возлюбленной, была отчего-то ужасно неприятна.
При следующей встрече непременно спрошу его напрямую, решил Жак. В конце концов, сколько можно ходить вокруг да около? Подобные игры в кошки-мышки уже откровенно осточертели.
…
Он вернулся в казарму и стал готовиться к дежурству.
Даже если д’Артаньян всё-таки уехал, он запросто может вернуться к концу смены.
А подставляться, особенно при тех странных отношениях, что установились между ними, не хочется тем более.
В казарме, как и всегда, стоял шум-гам.
Спорили, громогласно хвастались любовными похождениями, обсуждали войну и, конечно же, играли в кости.
Жак не стал присоединяться ни к одной из групп. Уселся в стороне, снял перевязь и начал приводить в порядок шпагу.
Вдруг накатило раздражение, и стало тоскливо.
Лионец старательно начищал клинок, а сам думал о том, что вот он так хотел
