своих мыслей. Тем более, меньше всего он был готов рассказывать кадету о Жаке из Артаньяна. Особенно после такой мучительной поездки в Гасконь, когда давние раны не только не успокоились, но и принялись болеть с новой силой.
– Простите, но вам показалось, – произнёс ровным голосом, а сам машинально запахнул плотнее ворот сорочки. – Это… не имеет к вам абсолютно никакого отношения, поверьте.
– Что? – на скулах д’Эстурвиля проступили багровые пятна. Он явно не рассчитывал услышать подобное. – Вы это… серьёзно?
– Вполне, – в какой-то момент Шарлю даже интересно стало: как его протеже поведёт себя дальше? – А что, собственно говоря, вы хотели услышать?
– Я не верю вам, – лионец покачал головой, отступил на шаг. – Вы только что спросили: зачем вы мне… А я? Зачем вам я? Вы… не похожи на человека, которого интересует лишь физическая близость… подобного рода. Что вообще происходит, д’Артаньян?
– Я не знаю, – совершенно искренне ответил Шарль. А потом всё-таки смалодушничал. – Возможно, мы с вами совершили ошибку, о которой стоит забыть.
– Ошибку? – глаза кадета потемнели от ярости, но потом он всё-таки взял себя в руки, заговорил спокойней. – То есть… та ночь… Вы считаете, что вправе вот так воспользоваться… затем пропасть на целый месяц… Теперь вот вы вернулись и снова утверждаете, что мне всего лишь показалось? Что это ошибка, о которой просто следует забыть? И я, по-вашему, должен проглотить эту очередную ложь?
Гасконец не ответил. Смотрел куда-то сквозь собеседника и лишь улыбался криво. Д’Эстурвиль тоже молчал, упрямо наклонив голову. Видимо, до последнего надеялся услышать хоть какое-то вразумительное объяснение происходящему.
– Что ж, – сказал наконец, кривясь так, словно ему было больно дышать – наверное, я действительно неправильно оценил ситуацию. А может, просто ошибся в вас. Прощайте. Потому что я не желаю быть просто заменой кому-то, кто остался в прошлом.
После чего повернулся и вышел из конюшни.
«Пьеру де Кастельмор д’Артаньяну,
в собственные руки
Ну, привет.
Из-за тебя, между прочим, я не пошёл в баню. Сижу дома – грязный, пропахший лошадиным потом – и сочиняю это письмо.
Можешь, конечно, возмущаться, но оно всё равно получится коротким.
Потому что писать на данный момент не о чем.
Добрался без приключений. Дом едва узнал: в моё отсутствие служанка не вылизала разве что крышу… хотя не уверен: просто заглянуть ещё и туда мне как-то не пришло в голову.
Относительно интересующего тебя лица, могу сообщить лишь то, что мои опасения полностью оправдались.
Мне выставили самый, что ни есть настоящий ультиматум, к выполнению условий которого я пока совершенно не готов.
А учитывая то, как я люблю ультиматумы, сомневаюсь, что мы вообще когда-нибудь сумеем договориться.
Расстраивает ли меня это?
Безусловно.
Видишь,
