«Христос Воскресе».
Я свернул с проспекта и поехал в сторону Сортир – района, где жила моя мать. Вдали забелели стены когда-то заброшенного, а теперь восстановленного монастыря. После революции монастырь сделали сначала концентрационным лагерем для не успевших сбежать богатеев, а потом колонией для малолетних преступников. Лет двадцать назад колонию упразднили. На руинах появились первые монахи, и, видимо, Бог услышал их мольбы. Над главными воротами появилась новая колокольня. Храм, хоть и стоял в лесах, но уже с крестами. Белые стены портила только надпись «Децл – лох», в которой неизвестные исправили «л» на «б», отчего слоган читался теперь как «Децл – бох». Я вспомнил, что именно так – с отчетливой «х» на конце – произносила имя Господне моя бабушка. Тогда по созвучию бабушкин «Бох» казался мне похожим на «мох», а сам Всевышний – таинственным болотом, покрытым мягким приветливым мхом, но с опасными и манящими глубинами.
Район станции «Сортировочная» считался в Тачанске лихим. Пацаны с Сортир промышляли кражами, наркотой и гоп-стопом. Заходить сюда из других районов боялись, и часто парни из Центра просто отказывались встречаться с девушкой, узнав, что она с Сортир. Но мне, выросшему здесь, бояться было нечего.
Сортиры представляли собой квадрат, застроенный пятиэтажными хрущёвками и девятиэтажными брежневками. Внутри квадрата располагались два садика, школа, клуб, опорный пункт милиции и несколько магазинов. Одной стороной Сортиры упирались в железнодорожную станцию, другой – в ткацкую фабрику, третья выходила на огороды и поля, а четвертая через лесополосу граничила с Городом – так называли местные обитатели весь остальной Тачанск. Угол между станцией и фабрикой врезался в старое кладбище. Когда-то район, разрастаясь, приблизился к погосту на опасное расстояние. Теперь же, казалось, могилы вышли из леса и наступали на дома. Официально кладбище было закрыто, но захоронения там продолжались. Несмотря на угрозы властей, жители микрорайона проявляли посмертный сепаратизм и завещали хоронить себя рядом с домом. Зимой на фоне мерзлого неба и грязных снежных полей Сортиры напоминали город чудовищ с башнями злого колдуна посередине. Но сейчас всё было по-другому. Со всех сторон, будто силясь спрятать бетонный позор, дома обнимали облака цветущих яблонь и вишен. Я въехал во двор своего дома, вышел из машины и остановился. Цветочный аромат ударил в ноздри, проник в голову и расплавил мозг.
Я стоял, оглушенный сладкой смесью запахов, и в этот момент мне показалось, что и бегство из Тачанска, и все годы жизни в столице, и путь назад, и цель путешествия вели меня к этому сумасшедшему мгновению. Как будто внутренние часы, всегда совпадавшие с внешним хронометром, пошли в десять раз медленнее, и стремительно несущийся мир распался на сотни отдельных, сменяющих друг друга кадров, которые только сейчас я смог разглядеть. Разглядеть старую скамейку с паучками, забившимися в трещины, яблоневые соцветия, стыдливо открывшие
