генерал выгораживает племянника-хулигана, а ветеран всех мыслимых войн, защитник обиженных томится в сырых застенках. Как?
– Мне нравится. Особенно про защитника обиженных, – усмехнулся Саша.
– В газетах будет смотреться еще лучше, весь город загудит, как очередь за бензином. Если до журналистов дойдет хоть малейший слушок, то они раздуют такую бурю, что только держись! В этом случае Дед сам спустит дело на тормозах, поскольку на его посту не замараться – надо святым быть, а журналюги вывернут наизнанку все грязное белье, какое только найдут. Но это лишь в том случае, если слухи выползут наружу.
– В смысле?
– Ну… Информация пока закрытая, никаких свидетелей нет, – замялся следователь:
– А ты?!
– Что я? Я ничего не видел. Честно. Выскочил, когда ты уже носом в стенку уперся.
Саша несколько опешил. А ведь Владислав Петрович прав! С ужасающей ясностью Фролов понял, что это как раз и есть та самая честность, о которой он размышлял сегодня все проведенное в камере время. И если следователь скажет то, чего не видел собственными глазами, если станет выгораживать старого друга, то окажется ничем не лучше милицейского генерала, выгораживающего нагадившего племянника.
Снова затрещала по швам теория объективности Добра, которая скрупулезно выстраивалась несколько лет. Саша прикрыл глаза и чуть опустил голову. «Какая тут к чертям объективность, если одно и то же действие я сам с удовольствием восприму как Добро, а для Деда это будет самое настоящее Зло? Но нет же! Сколько раз эта теория находила блестящие подтверждения. Что-то я недоглядел, что-то тут не так. Не может предательство быть Добром, как ни крути. Хоть тресни! А ведь честность Владислава Петровича обернется именно предательством по отношению ко мне… Он сам-то понимает это? Да какая разница! Самому бы разобраться вначале».
– Чего притих? – спросил следователь.
– Дай подумать, а?
– Валяй. Я схожу позвоню. Наручники не давят?
– Переживу.
Саша глянул вслед вышедшему в коридор другу и снова погрузился в невеселые мысли. «Так… Начнем с самого начала, с того, как мы эту теорию строили. И для чего».
Вариация 8
14 ИЮНЯ. ТЕОРИЯ ДОБРА И ЗЛА
Еще в юности Фролов не раз удивлялся, как по-разному воспринимают благо разные люди. Правда, тогда это мало eгo трогало – юношеские проблемы, первая любовь и вообще выбор пути занимали его мысли гораздо сильнее. Но прошло несколько лет, и на старенькой видеокассете у одной из своих подружек он увидел фильм «Рембо-З». Это оставило в памяти настолько значимый след, что именно этот день Саша для себя обозначил как начало создания безумной теории, призванной разграничить Добро и Зло. Ему было шестнадцать лет, только закончилась афганская война, и слова «добро» и «зло» еще не писались для него с большой буквы, но расставленные в фильме акценты с невероятной очевидностью показали,
