глубоко вонзал между лопаток, откуда лежит прямая дорога к сердцу.
Так он убил четырех быков, с изяществом, точностью и беспощадностью, а напоследок отрезал ухо у быка и преподнес сестре. Карлик доставил нам на балкон черный бархатный хрящ на маленьком золотом подносе. Чезаре стоял внизу и кланялся мадонне, его волосы, заплетенные в толстую косу и связанные черной лентой, свесились с одного плеча. Он был обнажен по пояс, кожа блестела от пота и дождя, забрызганная грязью и кровью, как у одного из рисованных дикарей.
Все женщины потянулись к нему, словно цветы к солнцу, включая Анджелу и кузину Джерониму, чей кожаный корсет слегка поскрипывал, как новое седло. Даже черноликая Катеринелла с татуировкой на щеках просияла, не осталась равнодушной и пухлая благоразумная няня, отвечавшая за двух малышей, Родриго и Джованни, который от испуга крепче прижался к ее груди, когда она переступала с ноги на ногу.
Не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме меня, продолжал на него смотреть после того, как донна Лукреция приняла дар, а Чезаре отвернулся. Вряд ли кто-то еще заметил то, как он расправил плечи, сведя лопатки. Казалось, у него за спиной крылья и он хочет взлететь, чтобы очутиться где-то в другом месте.
– Нет, стоит. Я люблю его. Не сомневайся.
Анджела рассмеялась:
– Да ничего ты его не любишь! Ты лишь протанцевала с ним разок, только и всего.
– А как долго ты была знакома с Ипполито, прежде чем?..
– Какая там любовь, глупая гусыня? Это способ унять зуд.
– Так вот, у меня больше, чем зуд. У меня ужасная боль.
– Ну-ка скажи, где болит? – Она дотронулась до моей груди. – Здесь?
Я вцепилась в горловину ночной рубашки; мое тело предназначалось Чезаре и только ему одному. Но Анджела толкнула меня на подушки, и ее ладонь заскользила по моему телу, задержавшись внизу живота, где тепло внешнее слилось с теплом внутренним.
– Здесь? – прошептала она, опуская руку ниже и умело действуя пальцами.
Я попыталась сжать ноги, но они сами раздвинулись. Анджела подняла мою рубашку и принялась оглаживать живот, бедра, потаенные складки, тихо воскликнув при виде темных волос.
– А вот здесь ты еврейка, – сказала она.
Затем ее пальцы нашли точку, которая, казалось, и являлась средоточием моей боли. Когда она ее погладила, я испытала такую сладостную муку, что невольно выгнула спину и чуть не закричала, но Анджела заглушила меня, сунув язык мне в рот. И все же «боль» – неверное слово. Мне было бы больнее, если бы она перестала делать то, что делала. И тут настал момент, когда мне показалось, будто я лежу не только без одежды, но и без кожи и каждый мой нерв поет, согретый дыханием Анджелы, в облаке ее любимых духов из туберозы. Мне хотелось молить о пощаде, однако изо рта вырвался лишь звериный стон. Но Анджела, видимо, поняла, потому что опустила подол моей рубашки и прилегла рядом, глядя на меня своими большими
