произнес он. – Герцог Эрколе, видимо, одобряет идею, чтобы его невестке прислуживала новообращенная иудейка и она сможет давать религиозные наставления. Он очень набожный человек.
Тут я рассмеялась, но смех прозвучал резко и невесело.
– Чтобы я получала религиозные наставления от Лукреции Борджа? Ты хотя бы понимаешь, как абсурдно это звучит?
– Мне говорили, что после смерти герцога Бишелье она причащается каждый день и сама учит их сына катехизису.
Я билась в закрытую дверь.
– Мама умерла потому, что была иудейкой. Как, по-твоему, она бы отнеслась к таким планам?
Я перестала дышать в ожидании, что сейчас обрушится потолок. На отца даже смотреть не могла, но услышала, как он резко втянул воздух, словно порезал палец или больно ударил ногу.
– Ты полагаешь, мне было легко все эти годы смотреть, как ты растешь и с каждым днем становишься все более похожей на нее? – тихо промолвил он. – Ведь это так, хотя волосы у тебя светлые, а глаза голубые. Вот сегодня ты вошла и посмотрела на карту. Совсем как она. И если ты считаешь, что Мариам снова пыталась стереть с нее пыль, то ошибаешься. Просто я случайно задел карту, когда садился за стол. Ты говоришь, твоя мать умерла потому, что была иудейкой. Если это правда, то неужели ты думаешь, она захотела бы такой же судьбы для тебя? Мы живем среди христиан и не можем ощущать себя в безопасности. Они уверены, что мы предали их мессию, отдав на распятие. После такого поступка мы больше не нужны им для спасения, поэтому они считают себя вправе мстить. Папе почти семьдесят. Кто знает, окажется ли его преемник таким же терпимым, как он? Кто знает, не последует ли еще одно изгнание? Поверь мне, Эстер, твоя мать поддержала бы меня сейчас. Воспользуйся шансом, уйди от нас, пока есть возможность.
Во мне бушевала война. С одной стороны, отец просил предать мою культуру, воспитание, людей, которых я знала всю жизнь. С другой стороны, хотя я и добросовестно соблюдала все обряды и ритуалы, я никогда не задумывалась, верю ли я в то, что они означают. Для меня это были даты календаря, исторические вехи, поводы для пира или поста, праздника или бдения. Мне было бы нетрудно поменять их на другие, тем более что многие, как, например, Рождество и Пасха, походили на наши праздники. И теперь в моей душе противоборствовали материнская страсть и отцовский прагматизм.
– Можешь подумать до конца дня, если хочешь, – снизошел отец, скупо улыбнувшись.
– Я сделаю так, как ты просишь, папа.
Внезапно я поняла, словно кто-то прошептал это на ухо, что мне не суждено умереть где-то на берегу, босой и слепой от жара, рядом с оборванным ребенком, сидящим на песке. Я поднялась и ждала позволения уйти.
– А ведь я посылал за вами, – сказал отец, растирая виски пальцами, – но к тому времени, когда узнал, что корабль, везший мое письмо, потерпел крушение у берегов Корсики, было слишком поздно. Вы уже уехали. Я постоянно пытаюсь сообщить ей об этом, но не знаю, слышит ли она меня.
– Полагаю,
