дальше? Обычные скучные пьяные безобразия. Еще водка. Еще пиво. Попытка дережировать залом. Объятия с тем самым большим восточным человеком. Попытка купить все заведение. Попытка склеить каких- то совсем молоденьких студенток и, как следсвие, полная потеря человеческого облика – студенток надо было угостить. Кончилось все конфузно – студентки, перед которыми был выброшен козырь в виде Белого слона, закатились от смеха и признались, что вот уже четыре года обучаются в Литературном институте.
Ларенчук помнил, что это взбесило Пуськова – он заревел, как тот самый слон, брызгал в девочек слюною и обещал, что завтра же закроет эту проклятую альму матер, что хватит рубить поэтам головы и ноги, что он не позволит, в конце концов!!!!
В конце концов Петру удалось оттащить отяжелевшего поэта на свежий воздух. Там он плакал груди Ларенчука, а Ларенчук, ни черта уже не понимающий, гладил каштановые волосы со странными белыми корнями и утешал, как мог.
Бомбила, который вез двух пьяных друзей домой, саркастически хмыкал, слушая беседу за спиной.
– Я-гений.
– Ты гений.
– И ты гений.
– Не, я не гений.
– Нет, ты гений, потому что ты понимаешь гения.
– А, ладно. Я гений.
– Скажи мне, как гений гению, ты какой гений?
– А… хрен меня знает, какой. Наверное, какой-то.
– Я те скажу. Я щас те скажу. Я поэт? Поэт. Гениальный поэт?
– Ну…
– Какие еще ну?
– Да.
– Раз да, значит, ты тоже поэт. Значит ты, брат, тоже гениальный поэт.
При этом один друг держал мясистые щеки другого в ладонях и смотрел так, как будто хотел поцеловать, да стеснялся. Второй, полный, красный и с усами, не делал попыток вырваться, но конфузливо косился вбок.
– Брателло, я скажу тебе секрет, брателло. Я без этих. Стихов. Я могу быть гениальным поэтом без стиха? Ну, без единого стиха?
– Запросто. Ты… должен… понять… что ты… гений. А там напишется. Запомни – отныне ты гений. А все они – мусор. Ветер мусорный. Шваль. Про них забудут, а наши имена будут жить в веках, брателло. Я тебе сказал, как гений гению.
– В веках – задумчиво повторил Ларенчук. Меньше всего он рассчитывал, что его имя будет жить в веках. Он был уверен, что его забудут через два дня после того, как засыпят могилу. Но раз такой известный и знаменитый человек утверждает, что лучше не спорить. Ему видней, в конце концов.
И Ларенчук, в чьем пьяном мозгу вихрем летели обрывки мыслей, песен и образов, соглашался – все-таки, что не говори, но с гениальным поэтом не каждый день пьешь. Все больше с алкашами, хотя они, можно сказать, тоже в чем-то гении.
– Ладно, брателло, дай пять. У-го-во-рил. В веках так в веках.
– Приехали, хении – через плечо бросил водила. – расплачивайтесь и валите, а то стекла уже запотели.
Легко сказать – валите. Страшная смесь, булькающая
