кто творил – он бы остаток жизни отдал бы за стакан холодной воды, а еще лучше – холодного пива. Он не мог разлепить опухших век, не мог встать, не мог лежать, не мог вообще жить. Он умирал. И то, что он умирал в постели великого поэта, его ничуть не утешало. Впрочем, поэт, как оказалось, хорошо знал, что нужно делать в таких случаях. Свежий горьковатый запах, который хороший пропойца не спутает ни с чем… запах пены над толстым стеклом запотевшей кружки… Ларенчук вытянул руки, нащупал влажное холодное стекло – и… о, счастье – погрузил усы в чуть шипящую белую шапку, и жизнь полилась в него нежно пощипывающими горло глотками.
Даже щелчки, которые возобновились сразу после поднесения лекарства, стали восприниматься Ларенчуком именно так, как и должны были – щелчками компьютерной клавиатуры.
Через несколько минут похмельная смерть отступила и горизонты очистились. Ларенчук протер глаза и сел на кровати, чувствуя себя не то чтобы уверенно, а вполне себе бодро и свежо.
Первое, что бросилось в глаза – голенастые бледные ноги, торчащие из семейных трусов кокетливой голубой расцветки. Ноги был согнуты в коленях и растопыренными пальцами крепко упирались в пол. Потом – рубаха, рубаха розовей фламинго. Сбитый на бок ярко-зеленый галстук. Лицо – в свете монитора оно имело зловещий бледный вид, а всклокоченные волосы, шепчущие что-то гневное губы и впившийся в экран взгляд делали его совершенно безумным.
Ларенчук удивился – неужели этот человек только что сделал благородное, а главное – разумное действие, принеся умирающему с похмелья другу пиво? Со стороны казалось, что человека за компьютерным столом не волнует ровным счетом ничего. Вот сравняй атомная бомба город за окном – он и не заметит зловещего гриба и рухнувших стен. Главное, чтобы соединение не прерывалось.
Осмотрев хозяина и слегка подивившись на столь странное времяпровождение, Ларенчук осторожно огляделся. Со стены, с яркого плаката скалил лошадиные зубы Калинин. Внизу, обмирая от восторга и уважения, Ларенчук прочитал знакомую фамилию – Пуськов. Покосился на чудика за компьютером, поскреб затылок и пригладил усы – тихо, тихо, не надо мешать тонкому процессу творчества. Может быть, именно в этот момент в гениальной голове родятся новые гениальные стихи для гениальных песен?
Чудик же клацнул зубами от избытка чувств, разразился пулеметной очередью щелчков – и вдруг со странной ухмылкой повернулся к Ларенчуку.
– Одного добил. Петенька, если бы ты знал, мой хороший, мой спаситель, мой дорогой друг – если бы только знал, милый мой, как их там много. Как мне не хватает, поверь, как мне необходимы настоящие друзья. Посмотри – ты видишь, сколько их тут?
Оторопевший Петенька не нашел ничего лучше, как поскорее допить пиво – и кивнул, отдуваясь и утираясь.
– Да – кивнул он, мужественно подавив отрыжку – их очень много. А… кого?
– Завистников. Троллей. Клакеров.
