темные силы все сильнее покачивали мир и требовали продолжения банкета.
Пуськов же тем временем, оттолкнувшись ногой, прокатился через комнату на кресле к хорошему, старому, надежному, довоенному серванту, вытащил из его недр светло-коричневый футляр, из него – электробритву цвета слоновой кости, легким движеним ступни направил кресло обратно к компьютеру – и, нащелкивая по клаве одной рукой, другой стал немилосердно размазывать и сдвигать кожу щек.
– Простите, Михаил…
– Просто Миша. Без официоза, мой друг…
– Миша. Мишенька. Мне плохо, Мишенька, мне очень плохо…
Ларенчук хотел добавить, что мало одной кружки пива больному человеку, очень мало, но не успел.
– На кухне в холодильнике – невнятно, потому что брил подбородок, сообщил Михаил. – И пожрать что-нибудь погрей.
Ларенчук, уже направившийся к кухне, слегка помедлил, удивленный мгновенной сменой тона – от возвышенного до приказного, но, решив, что у поэтов все не так – решил не обращать внимания. Тем более что странностей за прошедшее время хватало с лихвой.
Петр осторожно покосился на знаменитость – еще не хватало попасть к этому товарищу в служанки – но, решив не отказываться от дармовой еды и, наверняка выпивки, от которых люди в его положении отказываться не должны. Знаменитость же, похоже, отдав команду, напрочь забыла о самом присутствии Петра. Пуськов сидел, опять впившись в монитор красными слезящимися глазами и бормотал что-то про себя, бормотал. Ларенчуку стало жутко. Ему вдруг показалось, что рядом с ним находится совершенно больной человек, который не в состоянии отвечать за свои действия. И спорить, конечно, с таким опасным соседом не приходилось.
Холодильник – кошмар холостяцкой жизни Ларенчука – возвышался в углу кухни серебристым айсбергом. Такие вещи всегда вызывали у Петра странные ощущение одновременно робости и вожделения. Он боялся даже приблизиться к этому страшному монстру, не то чтобы открыть его и что-то приготовить. Не надо смеяться, дорогой читатель. Это для вас. Волков, выросших в городских джунглях, впитавших в себя с молоком матери азарт борьбы, это кажется смешным. Для Ларенчука же это было проблемой номер один. Он боялся не самого холодильника, не надо представлять его таким уж дикарем – нет, он боялся, смертельно боялся его содержимого. Там по его мысли, должны были находиться самые страшные, дорогие и вкусные яства, которые только может представить себе человек.
Из комнаты раздался странный звук – нечто среднее между рычанием и воем, перешедший в низкое утробное клокотание. Ларенчук вздрогнул и едва не нырнул в ослепляющее белоснежным светом нутро холодильника.
Но, справившись с первым приступом паники, воровато оглянувшись и даже чуть присев, схватил ледяную гладкую округлость бутылки и быстро сделал два глотка.
Потом
