не обсуждается. Ты же потом от льда не оторвешься, так и будешь прыгать «сидя». Тебе это надо? А еще чемпионом хочешь стать. Ведь хочешь?
– Хочу, – твердо произнес он. – И буду.
– Вот и ладно. Отправляйся спать, а завтра весь день будешь пить чай с сухарями.
Никита послушно отбыл в свою комнату, вскоре ушла и Вера Борисовна. Нана сильно устала, все-таки еще не выздоровела, и, оглядев сложенную в мойку грязную посуду, она решила оставить ее до завтра. Ноги совсем ватные, и голова покруживается.
Она улеглась в постель, закуталась в теплое одеяло, свернулась в клубочек, но сна не было. В голове снова и снова всплывали слова Веры Борисовны: почему Нана не может любить того мужчину, с которым спит? Да не в этом же дело, а в том, что она может поддерживать интимные отношения с тем мужчиной, которого не любит. Наверное, это очень плохо. Безнравственно. Во всяком случае, так принято считать. А что в этом безнравственного? Тысячи, миллионы женщин и мужчин, состоящие в браке, исправно и регулярно, и даже не без удовольствия, занимаются сексом, ведут общее хозяйство, растят детей, ходят вместе в гости, хотя никакой такой безумной романтической любви между ними давно нет. Может быть, их извиняет то обстоятельство, что раньше эта любовь у них все-таки была? А у нее с Антоном Тодоровым такой любви не было… Ну и что? Он – замечательный, умный, добрый, заботливый. Да, она не обмирает от его взгляда и не теряет рассудок от его прикосновений, она не изнывает от тоски, когда не видит его несколько дней, она не думает о нем каждую свободную минуту, но разве это так уж обязательно? Обмирание и потеря рассудка – это Саша Филановский, никакой другой мужчина за все без малого тридцать шесть прожитых лет не производил на Нану Ким такого впечатления. Но Саша недоступен, и, значит, нужно выстраивать свою личную жизнь с другими мужчинами. Нельзя же похоронить себя заживо, мечтая о прекрасном принце Филановском, надеть пояс целомудрия и превратиться в унылую монашку. И вообще, что такое любовь? Может быть, как раз то, что есть у них с Антоном? А то, что с Сашей, – просто безумие, наваждение, черт знает что…
Оконное стекло оставалось грязным, сколько его ни мой, и Ксения давно уже оставила попытки оттереть мутные пятна, появившиеся невесть когда и неизвестно отчего. Первые годы она изо всех сил старалась поддерживать это жилище в достойном виде, все время мыла, терла, чистила, подклеивала отрывающиеся обои, подмазывала белилами потолок, но постоянное отсутствие денег все равно сказывалось, квартира ветшала, мебель рассыхалась и трескалась, сантехника покрывалась желтоватыми разводами, и убожество и разруха наконец взяли верх над хозяйственностью и аккуратностью. У Ксении больше не было сил бороться, она устала и опустила руки. Ей было все равно. И даже ребенок, доченька любимая, Татка, малышенька единственная, – и та не пробуждала в женщине никакого интереса к жизни. Все предопределено, все распределено, каждый получил, что ему причитается, и на большее надеяться нечего.
Татка болеет с самого рождения, у нее диабет первого типа, ее нельзя отдавать ни в ясли, ни в детский сад – упустят, не справятся, и Ксения сидит дома, работу бросила
