а воспитанник? Ведь это вы сами все так перепутали. Захотите вы теперь, все по-старому будет.
– Но ведь она выходит за фон Энзе! Свадьба даже в скором времени предполагалась.
– Однако отложилась!..
– На время. Если мне не удастся застрелить его на поединке, то он все-таки будет мужем ее.
Пашута тихо потрясла головой:
– Не верится мне. Видела я ее с вами, видела я его с фон Энзе. Говорили мы с ней многие сотни разов и о нем, и о вас. Ведь не глупая же я дура. Я больше понимала и знала о баронессе, чем сама она знала про себя. Раз, помню, одевая ее, когда вы ждали писать портрет, я сказала ей, что напрасно она к вам так ласкова, что слухи ходят, что вы, то есть Андреев, скверный человек, льстивый, подлый, скверного поведения… И никогда, право, не забуду, как она жалостливо поглядела на меня. Будто я ее булавкой уколола. Как она ласково и печально сказала мне: «Не говори так, Пашута, за что его обижать? Будь он не бедный, не Андреев, а наша ровня и богатый, то совсем бы не то было». И помню я, как напугали меня эти слова. Я не решилась ни разу прямо спросить у нее, любит ли она вас. Вас – Андреева. Я боялась, что она мне ответит прямо: «да». Ах, Михаил Андреевич, все вы сами перепутали, сами себя и ее загубили.
– Ее – нет, – глухо выговорил Шумский.
– И ее… Тоже. Легко ли ей теперь не видать вас? Да одно спасение всем… вам жениться на ней.
– Но это невозможно, Пашута.
– Можно, можно. Поезжайте в Петербург, старайтесь, действуйте. Вы умный человек. Все может поправиться. Не опасайтесь только, а веруйте. На барона не смотрите. Он обожает свое детище.
Шумский глубоко задумался и пришел в себя от слов Пашуты, которые она тщетно уже третий раз произносила:
– Отпустите меня.
– Ступай, – выговорил он наконец. – Но помни, Пашута, что от меня ничего не узнает ни Настасья Федоровна, ни граф. Я не хочу тебе мстить. Бог с тобой.
– Все равно конец мой в Грузино плохой будет, – отозвалась девушка грустно. – Я знаю, чую это..
Глава XI
Шумский плохо спал ночь. Объяснение с Пашутой сильно взволновало его, и он сто раз пожалел, что ранее, еще в Петербурге, не виделся с ней и не переговорил. Впрочем, он понимал, что тогда подобного разговора и быть между ними не могло. Там он был еще озлоблен на девушку и собирался в наказание предать ее в руки Настасьи. Если Пашута теперь заговорила, высказалась, то, разумеется, потому что он ласково объяснился с ней.
Когда-то в Петербурге заявление Квашнина насчет баронессы после его визита к Нейдшильду мало утешило Шумского. Мнение Квашнина, что Ева любит его, основывалось лишь на одной фразе барона. Высказанное теперь Пашутой имело, конечно, гораздо большее значение. Девушка была любимицей, почти приятельницей Евы. Она не могла не знать истины, а должна была действительно знать больше, чем сама детски простодушная, наивная Ева.
Всю ночь Шумский среди беспокойного
