что жертва, скорее всего, бандитской перестрелки, положена у ног большой Девы Марии. (Как можно было такое пропустить?)
И как раз когда в результате буйных домыслов возбужденная толпа, покинув место преступления (грузовик у обочины), рванулась, как обезумевшая, в храм, чтобы лицезреть саму драму, брат Пепе припарковал свой закоптившийся красный «фольксваген-жук» рядом с окровавленным грузовиком, на котором рычал похожий на убийцу Диабло.
Брат Пепе узнал грузовик el jefe; он увидел кровь и подумал, что бедным детям, находившимся, как ему было известно, на попечении Риверы, причинено какое-то немыслимое зло.
– Ой, ой – los niños, – засуетился Пепе. – Оставьте свои вещи, – сказал он Эдварду Боншоу. – Похоже, здесь какие-то неприятности.
– Неприятности? – повторил фанатик с интонацией крайнего соучастия. Кто-то из толпы произнес слово perro, и Эдвард Боншоу, поспешивший за идущим вперевалку братом Пепе, мельком увидел ужасную морду Диабло. – А что с собакой? – спросил он брата Пепе.
– El perro ensangrentado, – сказал Пепе и повторил: – Собака окровавлена.
– Ну, я это и сам вижу! – чуть ли не проворчал Эдвард Боншоу.
Храм иезуитов был переполнен ошеломленными зеваками.
– Un milagro! – крикнул один из них.
Испанский язык Эдварда Боншоу был скорее избирательным, чем просто плохим; слово milagro он знал – оно вызвало у него явный интерес.
– Чудо? – спросил Эдвард у Пепе, который проталкивался к алтарю. – Какое чудо?
– Не знаю, я только что попал сюда! – тяжело дышал брат Пепе.
Нам был нужен учитель английского, а теперь у нас есть un milagrero, думал бедный Пепе; чудак или чудотворец.
Это Ривера громко молился о чуде, а толпа идиотов – или некоторые идиоты в толпе, – несомненно, услышала его. Теперь слово «чудо» было у всех на устах.
El jefe осторожно положил Хуана Диего перед алтарем, но мальчик все равно стонал. (Во сне Хуан Диего преуменьшил боль.) Ривера не переставал креститься и, стоя на коленях, бить поклоны всевластной статуе Девы Марии – при этом он то и дело оглядывался через плечо в ожидании матери детей свалки. Было неясно, о каком чуде больше всего молился Ривера – об исцелении Хуана Диего или о том, чтобы его миновал гнев Эсперансы, ведь она наверняка обвинит Риверу (так и произошло) за этот несчастный случай.
– Так стонать не годится, – бормотал Эдвард Боншоу. Он еще не видел стонущего от боли мальчика, но, судя по этим звукам, тот явно нуждался в потенциальном чуде.
– Вот пример, когда молятся с надеждой на помощь, – выдохнул брат Пепе; он знал, что его слова были не совсем правильны. Он спросил Лупе, что случилось, но не мог понять, что сказало это полоумное дитя.
– На каком языке она говорит? – участливо спросил Эдвард. – Это немного похоже на латынь.
– Это тарабарщина, хотя девочка кажется очень умной, чуть не провидицей, – прошептал брат Пепе на ухо новоприбывшему. –
