на границе, где мы сооружали эти укрепления. Она же была голая. И вот в три часа ночи я проснулся, и слышу, что какой-то прерывистый мощный гул идет откуда-то сверху. Непонятно, что. Мы еще не знали, что это.
Я и еще несколько человек выскочили на улицу. Небо было совершенно черное, и в нем очень четко, в строгом строю летели десятки самолетов. Они летели в нашу сторону, на восток. Силуэты их были как пушинки, белые и прозрачные, как бумажные. И мы поняли, что там Солнце, их уже было видно, их освещало. А гул был мощный. И я сразу подумал: «война!»
Побежали к командирам, нас «в ружье». А в четыре утра нас уже обстреляли немецкие самолеты. Прилетели два небольших самолета, обстреляли. А нас было, значит, наша рота в этом сарае. А всего нас там был отдельный батальон.
Отдельный, потому что он подчинялся не какому-то полку или дивизии, а напрямую 15-му армейскому управлению военно-полевого строительства, было такое. Нас в батальоне было восемьсот пятьдесят человек. Вооружены все были винтовками, хорошими винтовками. Это были карабины на основе русской винтовки 1898/1930 годов. Но они были изготовлены в Польше и достались нам как трофей.
Вот мы все были ими вооружены. У них вместо нашего штыка был штык-нож. Поскольку у нас были замечательные командиры: командир роты – Смирнов, командир батальона – капитан, батальонный комиссар, они были очень опытные. Они были себе на уме, и нам говорили: «не расставайтесь с винтовками, обоймы держите в подсумках и прицепите к поясу, чтобы все было на вас!»
Они рисковали, об этом кто-то мог донести, были же особисты и прочие. Но мы их слушали. И когда была команда: «в ружье!», нас вывели и велели окапываться. До этого окапываться мы не могли, не имели права, потому что войны-то не будет!
А укрепления строили в самой первой стадии. Вот я лично, если бы не война, то я бы вообще сдох. Такой каторжный был труд, десятичасовой рабочий день. Я был на песчаном карьере. А песок добывали для бетономешалки.
А другим было еще хуже. Они дробили камень в щебень для этой бетономешалки. И мы строили огромный аэродром, состоящий из бетонных плит. Они были как пчелиные соты: шестиугольники, вплотную, под самые тяжелые самолеты.
И я был самым молодым. А более старшие, хоть они и колхозники все были, говорили: «как можно у самой границы строить аэродром для таких тяжелых самолетов? Почему не в тылу?» Мы этого не понимали. Но вот мы его строили.
И вот, в это утро, в четыре часа, мы уже были в бою. Потому что после самолетов пришли немцы. Как я уже потом догадался (через недели две-три), мы были вне главного удара. Потому что лесистая местность, пролегавшая в низине, и болота. А немцы, как мы потом поняли, прошли по прекрасному шоссе, левее нас, мощными танковыми колоннами. И сразу далеко прошли. О нас они, наверное, знали, разведка работала, что это строители. Рядом, в соседнем селе, стоял такой же батальон, тоже восемьсот пятьдесят человек, и они на нас решили не обращать внимания.
Поэтому на нас бросили отряды, с которыми мы справлялись. А как справлялись? Наш командир, Смирнов, понимал, какие мы стрелки. Ну, я был «ворошиловским
