выбивают – называется «сака» или «сочка».
Его заливают свинцом для тяжести и раскрашивают в красный, зелёный или синий цвет.
Сам я плохо играл в асыки, зато обожал глядеть на чужую игру.
В тот день я присел на корточки и впился глазами в бесподобное зрелище: умелые мальчики знали толк в асыках.
Я смотрел, позабыв всё, и машинально поглощал батон, причём ел его только изнутри, а корку оставлял нетронутой.
В результате батон всё больше походил на пещеру – пока я его полностью не опустошил.
Осталась поджаренная хлебная кожа, а вся мякоть исчезла в моём животе.
С опозданием на несколько часов и жалким остатком хлеба я вернулся домой, где меня ждали разгневанные родители.
– Где ты был?! Что сделал с хлебом?!
– Предавался созерцанию без сознания, – ответил бы я сейчас, а тогда только побледнел.
3. В условленное время я пришёл в галерею на встречу с Жан-Люком Нанси.
Изабель меня предупредила: философ пережил недавно тяжёлую сердечную операцию.
Теперь у него в груди билось сердце какого-то умершего человека, так как его собственное сердце не хотело функционировать.
Поэтому с Нанси нужно обращаться бережно, сказала Изабель, как будто я мог наброситься на него или сотворить что-нибудь дикое.
Я заверил её, что буду вести себя вежливо, поскольку я по природе вежливый.
Мы ждали его в кафетерии, и я волновался, нервничал.
Ведь это был сам Жан-Люк Нанси!..
И вот он появился, а с ним кто-то сопровождающий.
Философ улыбнулся, пожал мне руку и сел.
Одет он был как настоящий французский интеллектуал – в коричневые вельветовые штаны и бордовый свитер, а на шее шарф.
Он был коренаст и ладно сложен, с уверенными мужественными движениями.
Он заказал ромашковый настой, а его друг – чашку кофе.
Лицо у философа было умное и благородное, с твёрдым подбородком и высоким лбом.
Но я бы соврал, если бы сказал, что смотрел на его лицо.
Подлинное восприятие Нанси оказалось в моём случае совершенно иным: я увидел человека-Хоккайдо, человека-Сардинию, человека-Луну, человека-манго, человека-черепаховый-панцирь, человека-звезду.
Как бы это объяснить?
Возможно, всё произошло из-за моего смущения и оторопи.
Возможно, авторитет Нанси так на меня подействовал.
Возможно, дело было в его ауре.
В любом случае: я смотрел на него и видел кита, реку, степь.
Поэтому я уже не мог произнести ни слова и не слышал, что говорилось вокруг.
Изабель обращалась ко мне по-русски, но я её не понимал.
Вообще, она пыталась играть роль переводчицы: Нанси не говорил по-русски, а я по-французски знал два десятка слов.
Перейти на английский никому не пришло в голову.
Но мне язык вообще не понадобился – никакой, начиная с того, что был
