это прошлое одинаково мифическое, как инки или шумеры. По большому счету современный человек вообще не заботится о сохранении прошлого. Поэтому и желание стало таким не ярко выраженным. То есть желают много, но не глубоко и не сильно. Не интенсивно, а имплозивно.
С другой стороны, и сам механизм желания тоже… э-э… предан забвению. Когда все в финале сводится к обмену. Обмену одних знаков на другие – вещи, не имеющие меновой составляющей: соблазн, очарование, чувственность, наслаждение – становятся потерянными. Бессмысленными. Непонятными. Вместо горячей войны всех против всех что у нас есть? Прохладный символический обмен всех со всеми.
– Смерть! – выкрикивает кто-то.
– Смерть?
– Смерть не имеет меновой стоимости.
– О да. И, конечно же, смерть.
– То есть ты хочешь сказать, – говорит другой, – что мы недостаточно чувственны или что, например, Саша, недостаточно соблазнительна.
– Ну, если коротко, то да. Но только с одним дополнением, мы не говорим про тело, мы говорим про дискурс. Саша, которая прямо сейчас сидит изогнувшись на подлокотнике кресла в красиво обтягивающих ее ноги брюках и блузке, драпирующей грудь, прекрасно знает, как быть соблазнительной. Но когда ты переводишь сексуальное из реального в дискурс сексуального, из сферы телесной в сферу символическую, ты отделяешь чувственность. Ты называешь что-то чувственностью. А как только воображаемое становится символическим, как только желание проговаривается, оно перестает быть энергией, движением, экспансией. Становится чем-то, чего на самом деле нет.
Что-то, что не поддается описанию, исчезает, на его место приходит знак.
Какая у чувственности может быть меновая стоимость? А когда она появляется, это перестает быть чувственностью, это перестает быть соблазном.
То есть у соблазна может быть много смыслов. Но у соблазна как знака – знак только один, и это знак валюты.
– Да, я помню Баиру Хорошая девочка. Она училась в аспирантуре, на социальной философии. Работала моделью. Была такая якутская Наоми Кэмпбелл.
– Она пропала полгода назад.
Андрей смотрит на меня вопросительно.
– А Инга пропала год назад.
– Не слишком ли много пропавших без вести, хочешь ты сказать? – Андрей улыбается.
– Ну а мы-то тут при чем? Люди, случается, пропадают.
– Получается так, что вы вроде как последние, кто видел их всех троих живыми.
Теперь Наташа говорит достаточно громко, чтобы всем за столом было слышно.
– Интеллектуальное поле – это поле, где кроме тебя пасется еще очень много людей, но если ты выделишься, то можешь заработать очень много. Гораздо больше, чем в любом производстве. Марат Гельман одно время очень любил аргумент, что вся коллекция Пикассо стоит больше, чем весь Газпром. Это было его аргументом, почему нужно вкладываться в культуру. Это
