style="font-size:15px;"> – Ничего. Не забывай того мальчика полностью – от него в тебе осталось и много полезного; да и разве получилось бы у меня сделать человека из того злобного зверька, если бы в нем уже не было чего-то хорошего?
– Может, что-то в нем и было… Скажите, отец, ведь это ваша идея, верно?
Наставник кивнул.
– Не стану таить. Моя.
– Согласен, – тяжело кивнул Курт, – вам, может статься, виднее; до сих пор любые ваши советы и наставления были верными, но…
– Но? – подбодрил его отец Бенедикт, подождав продолжения несколько секунд, и он болезненно поморщился, выдохнув:
– Уберите от меня Бруно, прошу вас. Избавьте меня хотя бы от этого.
Тишина вернулась и стала подле них – недвижимо, явственно, долго; наконец, духовник удрученно вздохнул.
– Нельзя бегать от прошлого, – повторил он с расстановкой. – От прошлого, от своих страхов. От грехов – своих и чужих.
– Но почему он должен разбираться со своими грехами за мой счет? – не сдержавшись, Курт заговорил громче, напористей. – Кого вы наказываете – его или меня? За что? Я не понимаю – чего вы хотите от меня, отец?
– Успокойся, для начала, – отозвался наставник строго. – И пусть это будет моим ответом: научись быть спокойным. Хладнокровным, если угодно.
– Это тяжело.
– Я знаю, – кивнул духовник, смягчившись. – Эмоции, мальчик мой, оставь для молитв. Это повторяли тебе не раз многие люди все время твоего обучения: следователь обязан быть спокойным. Должен уметь следить за своими чувствами. Должен жить – чем?
– Логикой, – вздохнул Курт, кисло улыбнувшись, и опустил взгляд на сцепленные в замок пальцы. – Я помню.
– Вот и смотри на происходящее с позиции логики. Тебе тяжело общаться с этим человеком, потому что он когда-то предал тебя и стал причиной многих несчастий; это правда. Но правда также и то, что это понимает он сам. Ведь понимает?
– Да, – через силу согласился Курт. – И от этого лишь хуже. Я знаю, что Бруно сам себя порицает ежедневно, и именно потому не могу удержаться от того, чтобы лишний раз не напомнить ему о прошлом. Именно потому, что я знаю – мои удары достигают цели; каждый раз, когда я вижу, как он в ответ на мои нападки умолкает и мрачнеет, я испытываю удовлетворение. Я злорадствую – именно оттого, что вижу, как ему становится плохо. Так не должно быть.
– Конечно, не должно, – наставник улыбнулся – почти издевательски. – Это грех. Помнишь, что Христос говорил? «Переламываешь надломленную былину».
– Тогда зачем! Научить меня спокойствию? Не верю, что нет другого способа!
– Есть, – кивнул духовник, не замявшись ни на миг. – Но к чему, если и этот хорош?
Курт замолчал, бессильно пожал плечами и сжал ладони крепче; в тишине каменных стен явственно прозвучал скрип тонких перчаток. Он сдернул одну резким движением, посмотрел на кожу кисти и запястья, покрытую шрамами едва зарубцевавшихся ожогов, и вытянул руку перед собой, глядя
