общим числом три, сиречь ограбил святилище. А первый предмет таков…
– Постой, десяцкий. Я что, похож на мужлана и пешехода? Какой он сам-то был на вид?
– Не сбивай… Росту он высокого, четыре локтя с половиною, зело дородный животом, задом и плечами, возрастом ближе к юноше, чем к мужчине, без усов и бороды…
– Стой. Ну а теперь на меня глянь: с бородой я или без бороды? И где мой живот? Ты, крокодил болотный! Ты с кем меня спутать посмел?
– Чего??? Ты бы потише держался, ратник отставной… Бородишку-то и приклеить недолго, тем паче нетрудно и к посторонним путникам с хитростью прибиться… А росту ты подходящего, почти так и сказано. И тебя я в любом случае беру под караул, как подозрительного, и там уже, в каземате, буду дознаваться до истины, и в любом случае как следует обучу манерам, коли мама твоя забыла это сделать. Я тоже, знаешь, повоевал вволю и этих черных рубашек по канавам да помойкам насмотрелся…
– Ах, в любом случае… Что ты там про мою маму сказал? – Зиэль лениво поднял левую руку – жжик! – и десятник уже валится на дорогу, из шеи хлещет кровь, а голова катится, гремя шлемом, к обочине, вся уже в мокрой серой пыли обваляна.
Хороша выучка у стражи: лязг, лязг! – сомкнулись в боевой ряд, щит к щиту, ощетинились мечами и копьями!.. Но нападать не торопятся, в кровавой схватке с опытным противником некуда спешить, разве что на кладбище. Лин с Гвоздиком на руках упрыгал подальше, назад, Зиэль уже в седле, в руках меч и секира… Меч он картинно, крест накрест, отер о взвизгнувший воздух. Голос у Зиэля зычный:
– Беру слово, господа воины, беру слово! Потом уже подеремся, если хотите… Короче, похож я на деревенского олуха с приклеенной бородой и отрезанной задницей?..
Воины настороженно молчали, готовые к сече, однако, продолжали стоять на месте, в атаку первые не лезли. Сивка мелко плясал на месте, послушный только шпорам и голосу хозяина, весь в яростном нетерпении: крики, звон стали, уздечка отпущена, значит – битва предстоит. Но Зиэль воспринял неподвижность и молчание как разрешение продолжать и воспользовался этим:
– Не похож. Я – воин, ратник, может быть, не менее заслуженный чем вы, братцы, и не прочь от честных людей бегу, а именно в ваш город издалека иду, спокойно отдохнуть, вот – мальчишку-сироту на проживание пристроить. Не вор, не святотатец и не вшивая деревенщина. Наше с вами дело – честно воевать и честно защищать, а не храмы в мирное время грабить. Так ведь? Короче, я как предлагаю: во время досмотра мы с вашим десяцким зацапались по поводу моей выправки и он, распалясь, оскорбил мою мать. Я его вызвал на поединок…
– Стражникам не положено принимать вызовы на карауле… – хрипнул один из шеренги, из под шлемов – не разобрать кто…
– А вы при чем? Он же ваш начальник, он все решает. Он! Вот именно! Я ведь о том же: он принял вызов, нарушив тем самым Устав, и я его убил в честном бою! Вы все свидетели. Я ему только башку смахнул, так что оружие, пояс, кошель, сапоги, кольчуга… да и шлем – все цело, вон лежит, я – победитель, но оставляю вам. И лошадь вам.
