style="font-size:15px;"> – А это, дорогой Платон Сергеевич, постановление о применении к вам меры пресечения в виде взятия под стражу. Тоже подпишитесь, вон там, где написано, что вы ознакомлены. И дату не забудьте поставить.
В висках стучало всё сильнее, окружающий мир вдруг стал темнеть. На тёмно-сером листе почти не было видно чёрных строчек.
– Ну не волнуйтесь вы так! – Следователь заметил моё состояние. – Сделанного уже не воротишь, но облегчить свою участь вы ещё вполне в силах. Вот вам чистый лист, на нём можно написать признание. Только сначала подпишитесь, что ознакомлены с постановлением о мере пресечения.
Я, почти не глядя в текст, подписался. Кропотов удовлетворённо спрятал документ и подвинул ко мне чистый лист:
– Пишите.
– Что писать? – тупо спросил я. Темнота в глазах понемногу проходила, но мысли ворочались тяжело.
– Пишите всё, как было. Как подготавливался теракт, кто был организатором, всё подробно, с фамилиями, адресами, телефонами.
Я в отчаянии положил ручку на стол.
– Я вам уже всё рассказал! Никакие теракты я не готовил, никакие самолёты не взрывал! Неужели это до сих пор не понятно? Что вам от меня нужно? – Я почти сорвался на крик, пытаясь сбросить навалившееся напряжение.
Кропотов сжал губы в тонкую белую чёрточку и глянул на меня глазами-щелями:
– Платон Сергеевич, вы, наверное, ещё не поняли. Вы обвиняетесь по статье двести пять, часть третья. Это от пятнадцати лет до пожизненного заключения. Если будете упорствовать, то получите по полной, пожизненно, это я вам гарантирую. Если же прекратите свой цирк, напишете признание, назовёте сообщников, то получите пятнашку, часть которой потом скостят по амнистии или поведению. Отсидите лет семь-восемь, выйдете – вся жизнь ещё впереди. А так – сгниёте в тюрьме. Навсегда.
Я попытался сглотнуть. В горле было сухо. Какой-то частью сознания я понимал, что доказательств моей вины у него быть не могло, именно поэтому он так настаивает на признании. Но документы о задержании были реальными, значит, по крайней мере, сейчас я находился в их власти. И мне стало страшно. По-настоящему страшно.
– Я требую адвоката, – выдавил я из себя.
Кропотов откинулся на стуле и спокойно произнёс:
– Ваше право. Будет вам и адвокат. Всё ещё будет. Но советую глубоко задуматься о том, что я сказал.
Впрочем, обещание встречи с адвокатом никто не спешил выполнять. Так как телефон у меня изъяли, я не мог связаться с Солодовниковым и узнать, сумел ли он что-нибудь сделать. Мучимый неведением, страхами и бытовыми неудобствами, я просидел в обезьяннике отдела милиции почти до вечера.
За это время мешковатого бомжа увели, а моими соседями попеременно оказывались личности разных национальностей, поведение которых не отличалось разнообразием – они либо тихо сидели у стены, либо переговаривались на своих непонятных языках. После обеда всё тот же сержант привёл трёх футбольных фанатов – подростков, разрисованных
