в комнату, испытывая смешанное чувство. Он был счастлив оттого, что все же нашел ее, и винил себя за бесцеремонность, за вторжение в ее личное пространство. Так или иначе, заключив сам с собою сделку, разбор своей вины он оставил на потом.
Тая спала. Она лежала на боку, сжавшись в комочек, до подбородка укрывшись одеялом. Кровать была узкой, продавленной, ржавой, вроде армейской. Выглядывавшее из конверта новенького белоснежного пододеяльника одеяло было старым, с торчащими то здесь, то там клоками грязно-желтой ваты. Убогое убранство постели так не сочеталось с ее иконописным лицом и всем ее обликом хрупкой, изысканной красавицы.
Он осторожно опустился на колени рядом. Припухшие веки, темные тени у глаз, скорбная морщинка у рта, неровное, беспокойное дыхание. Сердце сжалось от боли.
– Прости меня, – прошептал Обнаров и осторожно тронул ее разметавшиеся по подушке волосы.
Веки девушки дрогнули, она открыла глаза.
– Прости меня. Прости, пожалуйста. Мое поведение не имеет оправдания. Есть во мне гаденькая черта – порабощать других. Все время верх одержать хочется. Навязать свою волю, свой стиль общения. Есть жестокость и эгоизм. Но я обещаю тебе, я задавлю это, тебя это больше никогда не коснется, – он шумно вздохнул, попытался справиться с волнением. – Я люблю тебя. Если ты уйдешь, я… Я не смогу без тебя!
Он склонился, прислонился лбом к ее горячей щеке.
Она порывисто обняла его, всхлипнула.
– Тихо-тихо-тихо, родная… Таечка, милая моя, не плачь. Обматери, ударь, наговори гадостей, только не плачь!
Он обнимал ее и, покачивая точно ребенка, гладил по дивным, шелковым волосам.
– Я не буду плакать. Это нервы. Я так переживала за тебя!
– Переживала за меня?
Ладонью он вытирал ей слезы, которые двумя извилистыми теплыми ручейками все бежали и бежали по ее щекам.
– Ты ведь как ежик.
– Ёжик?
– Глупый ёжик. Выставляешь колючки, а внутри доброе сердечко бьется. Неизвестное пугает тебя, потому что свершившееся было с тобою грубо и вульгарно. Колючками от неизвестности обороняешься, думаешь, там не может быть лучше. А там же я! Я люблю тебя. От любви нельзя обороняться, Костенька. Это грех. Это ведь дар великий!
– Таечка, родная моя…
Он, точно безумный, стал целовать ее мокрые от слез глаза и щеки, покорные мягкие губы.
– Прости меня. Прости. Прости, родная…
От нежности и любви, от осознания того, что любим, он вдруг почувствовал, как душная соленая волна накрывает его с головой.
Тая коснулась ладонями его лица, не дала спрятать взгляд.
– Всегда вспоминай эту минуту. Всегда, когда захочешь обидеть меня, – точно заклятье, произнесла она.
Застигнутый врасплох, он кивнул, прошептал:
– Обещаю.
По дороге домой Тая была тихой и задумчивой, сидела, прижав цветы к груди, вдыхая их приятный аромат. На набережной, той самой,
