– полон рот тампонов, но и кроме них что-то новое.
Через некоторое время мне разрешили открыть рот перед зеркалом.
Я открыл и чуть в обморок не упал: вместо кривых дуплистых зубов у меня во рту сияли истинные бриллианты.
Я даже рот закрыть боялся.
Думал, вот закрою – и это чудо исчезнет. Навсегда.
Для верности я сперва зажмурился.
Закрыл глаза, открыл. Мои новые, мои великолепные зубы были на месте.
Страх стал уходить.
Я решился закрыть рот.
Но тут же открыл снова.
Ничего не изменилось.
Я осмелел: сомкнул губы минут на пять.
Потом снова открыл рот. Правда, при этом закрыл глаза.
А когда открыл, понял, что для меня началась новая жизнь.
С таким-то ртом и такой-то улыбкой! Ну, держись, народ!
Два дня все меня поздравляли.
И даже госпожа Мила, дочь нашего дирижера товарища Васека, как-то загадочно-призывно стала на меня посматривать.
Я щелкнул зубами и зажал ее во время репетиции в углу электрощитовой. Думал, будет брыкаться. Нет. Ничего подобного. Только уцепилась, глупая, за рубильник и на пятнадцать минут обесточила все здание театра. Хорошо еще, я заметил потом, что темно стало, и вернул рубильник на прежнее место. И вовремя, а то уже паника была приличная.
Жизнь моя стала еще прекрасней. Был я всегда весел и всем улыбался. Как это замечательно – всем улыбаться!
Доулыбался я последние дни в Америке. Спел последние песни. Откланялся, отбисировал, и в самолет. Домой, на родину, в Россию.
Странности с моим голосом начались сразу же, едва мы приземлились в Шереметьево. Пограничнику, а затем и таможенной братии я стал объяснять, кто я и зачем везу так много резиновых изделий в одном чемодане, почему-то с легким американским акцентом.
Мои друзья и товарищи по гастролям, еще не подозревая, какая беда прилетела со мной на самолете, подшучивали и подсмеивались надо мной:
– Наш солист со своими зубами совсем обамериканился.
Я вначале не шибко волновался – подумаешь, акцент. С кем не бывает? Все же так долго по Америке болтались, что поневоле привыкнешь к тамошнему говору.
До первого моего концерта мне все нравилось по-прежнему: и мои зубы, и американский акцент в моей речи, и сам я – красивый, улыбчивый и веселый.
И вот я вышел на сцену.
Встретили, как всегда, овацией.
Я степенно этак поклонился.
Обернулся на музыкантов. Те приступили.
Засунул левую руку под кушак, правую широко отвел в сторону и запел:
«Вийду нэ улэщу…»
И тут же оборвал. Музыканты поплыли. Публика обалдела.
Я прокашлялся. Улыбнулся публике нервной, но красивой улыбкой, затем – с улыбкой же – кивнул притихшим музыкантам и приготовился заново.
Музыка.
