эти странно пришедшие, тяжеловесные мысли, зная, хорошо зная, что только они и приносят ей теперь долгожданное ощущение счастье, и ради них она собственно и просыпается по утрам.
Через пару дней позвонил Алексей, он был в приподнятом настроении, сказал, что все хорошо, попросил не беспокоиться, сообщив, что задерживается еще на десять дней.
Проснулась ночью. Вся горела. Вспомнила, как они впервые поехали вместе отдыхать на юг, и какие были теплые вечера, как пахло кипарисами, и как святились маленькие красные маячки на горе, и как на базаре они купили много винограда и зелени, а потом смеялись, пили красное вино и не спали все ночь. Ей тогда казалось, что они стали единым целым навсегда. Было невозможно представить себе жизнь вне его, было невозможно себе представить, что этот фейерверк разговоров, чувств, ощущений можно чем-то заменить. Когда они гуляли, она обычно обнимала его за талию, прицеплялась пальцем руки к его поясу, так они и гуляли по аллеям, так и шли, казалось, по жизни. Длилась эта идиллия, правда, совсем недолго, а потом началась обыкновенная жизнь. Вместе и порознь. Жизнь, которая ее давно и совершенно устраивала, собственно благодаря ощущению того, что дороже его нет никого и быть не может, и что так было и будет всегда. В минуту этих воспоминаний и размышлений она вдруг с радостью поняла, что, наконец, забыла все-таки о Денисе, и ей больше не хочется представлять себе, как он улыбается и обнимает ее за талию, как она тонет в его объятиях, и засыпает где-то на берегу моря. «Снова? Почему «снова»? Я что-то путаю», – твердила она себе, с ужасом понимая, что окончательно запуталась, и что ей дико хочется любви и полета, как никогда, вернее, как в юности, и что это самое ужасное, что могло приключиться, потому что тогда, в юности это было одно, а теперь она не только не сможет себя уважать, но и жить вообще больше не сможет, и делать ничего не сможет, потому как тогда надежды не будет уже ни на что, если только понять, что в жизни все так страшно и несправедливо.
Если пять лет назад, она иногда мечтала о чем-то новом, неожиданном, хоть на мгновение, тайно от других, и, конечно, от себя, теперь отчетливо осознавала, что изменение чего-либо в этой ее странной и немного грустной жизни, будет полным крахом. А еще она отчетливо осознавала, что отделаться от мысли о Денисе она не может все равно, как ни старается, как будто ей в голову ввели электроды, и парализовали волю. А еще было это тепло неимоверное внутри и радость, как будто извне на нее проецируемое, ниоткуда снизошло чудо и уже не точила ее, а обжигало.
Утром он встречал ее у ворот офиса. «Чтоб ты провалился!» – вертелось у нее на языке, но, увидев его, она почувствовала такую нежность и странный трепет, что даже не могла уже на него сердиться.
Красивым он не был. Да, не был, конечно. Сильным торсом тоже не обладал, в общем-то. Пронзающие, бьющие вовнутрь токи были столь явными, что она даже глаза закрывала и ежилась вся, только бы никто не видел ее лица, на котором, как ей казалось, все отражалось в первозданном
