он на малоземельном наречии.
– Понял, – на ломаном кантабрийском отозвался возница.
Юстас усмехнулся и хлопнул его по плечу. Слишком хорош был день. Слишком славные мысли приходили на ум.
Пхе Кён не ждала его на пирсе. Должно быть, собирала их немногочисленные пожитки или прибирала внутри. Он сошел с телеги и поспешил к дому. Юстас позволил себе еще одну фантазию: он закрывает свой респектабельный офис и идет домой по узкой улочке, пахнущей хлебом и цветами. Соседи здороваются с ним, и он приподнимает шляпу в ответ.
– Добрый день, синьоре, – говорят они. – Как поживает ваша жена?
И вот он на пороге собственного дома. Занавески будут непременно белыми, как дома у родителей, и будут похрустывать накрахмаленными кружевами. Пхе Кён с улыбкой откроет дверь, молочно-сияющая, в ярком наряде борджийской горожанки, а у нее на руках…
Андерсен уже привычно пригнул голову, заходя внутрь рыбацкой лачуги.
Пхе Кён стояла посреди комнаты, руки комкали желтое платье на бедрах. Глаза горели черным пламенем на белом лице, нижняя губа вздрагивала, как от плача.
– Юстас…
Он оттолкнулся от косяка и побежал. Следом за ним метнулась тень, до этого скрывавшаяся за очагом.
– Юстас! – вскрикнула Кён.
– Юстас Андерсен!
Он несся, как подстреленный.
– Стоять!
Краем глаза Юстас заметил, как еще одна фигура отделилась от телеги, на которой он приехал из городка. Свистнула пуля. Он бросился в сторону озера, оскальзываясь на влажной почве берега.
К ивам!
Андерсен бежал так, как никогда в жизни не бегал. Встречный воздух раздирал его легкие, пульс грохотал где-то под кадыком, и в голове пронеслась мысль, что он захлебнется собственной кровью из лопнувшего сердца.
Еще одна пуля раскалила воздух у его щеки, но не задела. Юстас оттолкнулся от изогнутого ствола ивы, и с плеском рухнул в густые камыши и рогоз.
– Попал? Попал?! – донеслись до него крики преследователей.
– Нихрена ты не попал, этот сукин сын там, в воде!
Юстас пополз, увязая в тине, стараясь не поднимать шум. Лягушки помогали ему – выстрелы напугали их, и они подняли гвалт, перекрикивая кантабрийцев.
Дальше, дальше, в тину, в грязь. Затаиться, слиться с черной водой, птичьим дерьмом, лягушачьей икрой. Не дышать. Не существовать. Исчезнуть.
Заросли тростника надежно укрывали его от глаз преследователей.
Агенты кантабрийской разведки – можно было не сомневаться, они – расхаживали вдоль берега, перебрасываясь фразами, как горячей картофелиной:
– А если утонул?
– Такое не тонет.
– Девчонка говорит по-нашему?
– Какая разница?
– Если утонул, придется допрашивать.
– В штабе
