что больна? Или не хотела знать? Глаза ее как-то беспокойно бегали.
– Ты не должен бояться… – сказала она шепотом.
Я не сразу понял, что она имеет в виду и почему так важно, чтобы именно я не боялся. Я видел только, что она взволнована. В ее глазах была мука и какая-то странная, упорная мысль. И вдруг до меня дошло. Я догадался, о чем она думала. Ей казалось, что я боюсь от нее заразиться.
– Боже мой, Пат, – сказал я, – так ты поэтому никогда мне ничего не говорила?
Она не ответила, но я видел, что прав.
– Черт возьми, – сказал я, – за кого же ты меня, собственно, принимаешь?
Я склонился к ней.
– Лежи спокойно, не шевелись… – Я поцеловал ее в губы. Они были сухие, горячие.
Выпрямившись, я увидел, что она плачет. Она плакала беззвучно; из широко раскрытых глаз непрерывно текли слезы, а лицо оставалось неподвижным.
– Ради Бога, Пат…
– Ведь это от счастья, – прошептала она.
Я стоял и смотрел на нее. Она произнесла простые слова. Но никогда еще я их не слыхал. У меня бывали женщины, но встречи с ними всегда были мимолетными – так, легкие приключения, не больше, какая-нибудь безумная вспышка на час, необыкновенный вечер, бегство от самого себя, от отчаяния, от пустоты. Да я и не искал ничего другого, ибо знал, что полагаться можно только на себя самого, в лучшем случае – на товарища. И вдруг я увидел, что могу значить что-то для другого человека и что он счастлив только оттого, что я рядом. Сами по себе такие слова звучат простовато, но когда вдумаешься в них, начинаешь понимать, что за ними целая бесконечность. И тогда это может поднять настоящую бурю в душе человека и совершенно преобразить его. Это любовь и в то же время что-то совсем другое. Что-то такое, ради чего стоит жить. Мужчина не может жить для любви. Но жить для другого человека он может.
Мне хотелось сказать ей что-нибудь, но я не мог ничего сказать. Трудно для этого подобрать слова. И даже если нужные слова приходят, то как-то стыдно произнести их вслух. Ведь все эти слова принадлежат прошлым столетиям. Наше время еще не нашло слов для выражения своих чувств. По-настоящему оно умеет быть только развязным, а все остальное – подделка.
– Пат, – сказал я, – храбрый дружище…
В эту минуту вошел Жаффе. Он сразу понял все.
– Успехи великолепны, куда там! – заворчал он. – Так я и думал.
Я хотел ему возразить, но он решительно выставил меня вон.
XVII
Недели через две Пат окрепла настолько, что мы могли пуститься в обратный путь. Упаковав чемоданы, мы стали ждать Готфрида Ленца. Он должен был отогнать машину назад. Мы с Пат собирались поехать поездом.
День был теплый, как парное молоко. В небе недвижно висели ватные облака, горячий воздух томился над дюнами, море плавилось, как свинец, в светлой мерцающей дымке.
Готфрид явился после обеда. Еще издалека я завидел его соломенную шевелюру над планками заборов. И только когда он свернул в тупик, ведущий к вилле фройляйн Мюллер, я заметил, что он был не один; рядом с ним красовалось что-то вроде манекена
