мы, возможно, подошли бы близко к мелководью или рифам, а потому подобная небрежность или безрассудство теперь могли бы оказаться фатальными для всех нас.
Хотя в радостном солнечном свете, проплывающем через сверкающее море, меня мало беспокоили серьёзные предчувствия, в часы темноты они выглядели иначе. И предчувствия, словно губка водой, подпитывались небрежностью Ярла и Самоа в период их ночных вахт. Несколько раз я был охвачен смертельной паникой и внимательно рассматривал тёмный горизонт, когда, пробудившись от дремоты, обнаруживал рулевого, в чьих руках в то время были сосредоточены наши жизни, стоящего спящим у румпеля, подобного скульптуре дракона с открытым от удивления ртом, которая была грубо вырезана на нашем носу.
Сам я, побывавший на борту других судов и много раз дремавший у руля, злился оттого, что пребывал в почти полной неспособности извести эту беспечность в моих товарищах. Мне казалось, будто объяснение последствий данной ситуации должно стать достаточным, чтобы предотвратить подобное поведение на борту нашего судна.
Облик Самоа, спящего на вахте, был почти ужасен. Его большие опаловые глаза были полуоткрыты, и отражённый свет от нактоуза мерцал между его веками, как языки пламени. И венцом зрелища были его гигантский рост и дикие черты лица.
Напрасно я протестовал, просил или угрожал: случайная сонливость моих товарищей-путешественников оказалась неизлечимой. С этой целью я напомнил своему Викингу, что сон в ночных вахтах на таком судне, как наше, сильно отличается от подобной беспечности на борту «Арктуриона». На его борту наше местоположение в океане было всегда известно, и наше расстояние от земли тоже; и если морякам ночью разрешалось быть сонливыми, то главным образом потому, что капитан хорошо знал, что можно обойтись без чрезвычайной осторожности.
Хотя во всём остальном Небожитель показал себя как самый верный союзник, но только в этом вопросе он оказался либо упрямо тупым, либо безумным. Или, возможно, снова оказавшись на двухпалубном судне, подобное которому укачивало его раньше, он был убаюкан обманчивой безопасностью.
Для Самоа его сонливость была сонливостью одного удара во сне, приносящего мечту или смерть. Он казался нечувствительным к опасности, которая нам угрожала. Часто я с сожалением отсылал сонного дикаря вниз и принимался самостоятельно рулить до утра. В дальнейшем я считал обязательным для себя дневной сон, чтобы легче было стоять и смотреть ночью; хотя и Самоа, и Ярл должны были регулярно стоять на вахте по четыре часа каждый.
Уже было упомянуто, что Аннэту тоже стояла за штурвалом; но это было только днём. И, отдавая должное леди, я должен подтвердить, что в этом она показала себя с лучшей стороны. Поскольку, несмотря на постоянное самолюбование лицом сирены в стекле нактоуза, который смутно очаровывал её взгляд, Аннэту оказалась самой дисциплинированной
