об этом думаю. А к тебе пришел, потому что у тебя много знакомых бизнесменов. И все вы по краю ходите.
– Понимаю, понимаю, – покивал Михеев. – Ты сделаешь моё надгробие, я похвастаюсь перед друзьями, они захотят такое же. И ты пустишь это дело на поток. Наймешь бригаду, а сам будешь сидеть в офисе и стричь бабки. Так?
– Нет, с бригадой не выйдет, – вздохнул Фрол. – Придется вкалывать самому. Это всё же не ширпотреб, штучная работа.
– Что ты несешь, что ты несешь? – не сдержавшись, заорал Михеев. – Где это видано, чтобы живым людям заказывали надгробья?!
– Не скажи, – возразил камнерез. – Некрологи же пишут. Живым. В газетах на всех заготовлены некрологи. Я читал. Сегодня он отбросит коньки, а завтра утром уже некролог.
– Так то некролог! Сравнил!
– А какая разница? Только в материале. Там бумага, тут камень. И еще неизвестно, что прочнее. Бумага, бывает, все камни переживает. И ты же поставил памятник живому, – добавил Фрол, как бы удивляясь тому, что Олег Николаевич не хочет признать таких очевидных вещей.
– Какому живому? – не понял Михеев.
– Гольцову.
– С чего ты взял, что он живой?
– Я живого от мертвого отличаю на раз. Это просто. Жмуры по большей части молчат. А живые разговаривают. Бывают, что и они молчат, но это потому что говорить не хотят. Или не о чем.
– А с Гольцовым, значит, ты разговаривал?
– Как с тобой, – подтвердил Фрол.
– Где?
– На Ваганькове, на его могиле.
– Когда?
– Да сразу, как вы открыли памятник и свалили.
– О чем?
– Ни о чем, вообще. Об искусстве. В искусстве он ни хрена не понимает. О жизни. В жизни понимает. Про неё он хорошо сказал. К третьей половине жизни, сказал, много чего накапливается. Это я запомнил.
– Вот что, мастер, – решительно предложил Михеев. – Давай всё-таки выпьем. Мне будет легче тебя понимать.
– Как скажешь, ты хозяин.
Олег Николаевич открыл бар с разномастными бутылками:
– Выбирай. Виски? Коньяк?
– Да мне и водчонки хватило бы, – застеснялся Фрол.
– Водки не держим. – Михеев налил в хрустальные граненые стаканы «Хеннесси», чокнулся с камнерезом. – Будь здоров!
– И тебе не болеть.
– А теперь соберись и не пропускай подробностей, – попросил Михеев. – Почему ты уверен, что человек, с которым ты разговаривал на могиле Гольцова, и был Гольцов?
– Обижаешь, Олег Николаевич. Назвал меня мастером, а моему глазу не доверяешь. Он у меня полгода жил вот тут, – постучал Фрол по лбу. – Я узнал бы его в любой толпе. Врубился, правда, не сразу. Только когда он ушел.
– Какой он?
– Высокий, худой. Лицо как на памятнике, только уже не молодое. Если бы сейчас делать его, мрамор бы не подошел. Мрамор – он всегда молодит.
– Как одет?
– Да как? Обычно. Серая кепка, плащик –
