вот и не увидел, что он уцелел, причем единственный из всех.
– Это Хвощ подсказал, куда именно ты зашел, – пояснил Константин. – Вот мои вои его и не тронули.
– Вот уж не думал, что ты так ко мне, – пробормотал окончательно смутившийся Ингварь.
– Ты хороший человек, – одобрительно хлопнул его по плечу рязанский князь. – Прямой, честный, смелый. Такие, как ты, не продают и слово свое всегда держат. А что немного запутался – не беда. Главное, понял быстро. А сейчас ступай, а то я тороплюсь сильно. Нас с Вячеславом еще две рати ждут, вот и приходится поспешать.
О том, какая из них страшнее, Константин и сам не знал. У страха глаза, как известно, велики, поэтому количество, которое назвал ему гонец, прибывший с восточных рубежей княжества, из-под Ижеславца, можно было смело делить пополам, а если как следует подумать, то и еще раз уполовинить. Хотя все равно оставалось много – тысячи три-четыре. Русские-то они русские, но, во-первых, далеко не все – дикой мордвы больше половины, а во-вторых, жечь и грабить будут точно так же. Обычаи сейчас такие, ничего не попишешь.
Но это на востоке. На юге же степняки, а они, почитай, и вовсе зверье. Все возможное, чтобы остановить самую опасную из двух орд кочевников, которая была под рукой Юрия Кончаковича, бывшего тестя Ярослава, Константин сделал. Гонец к бывшему шурину и побратиму Даниле Кобяковичу, хану другой орды, был послан еще по весне. Просьба была одна – удержать Кончаковича.
Ответ Данило прислал, пообещав сделать все, что в его силах. Однако предупредил, что Юрий Кончакович ныне силен, а потому воевать с ним ему, Кобяковичу, не с руки, и если уговоры не помогут, то пусть Константин сам думает, как ему защитить свои грады. Оставалось гадать, сумеет ли побратим убедить хана-соседа по степным угодьям отказаться от набега.
Во всяком случае, пока что ни из Ряжска, ни из Пронска вестей не поступало. Молчание и радовало, и настораживало одновременно. Если там тишина – хорошо. Не о чем сообщать, вот и не шлют гонцов, приберегая их для важных вестей. Но возможно и иное. Окружили половцы грады, а воеводы прошляпили и теперь не в силах никого послать.
Опять же при любом самом благоприятном раскладе оставалась еще одна орда – старейшего хана половцев Котяна. На него Константину надавить было просто нечем и некем. Направить к нему послов с богатыми подарками? Глупо. Лебезить перед старым половцем еще хуже, чем совсем ничего не делать. Мудрый хан, немало поживший и изрядно повидавший, немедленно сообразит, что к чему.
Впрочем, тут и соображать особо нечего – дураку понятно, что рязанский князь боится его набега. Боится, ибо людей, чтоб его отбить, не имеет. Тогда уж его точно удержать не удастся. И даже если он примет от князя дары и, лукаво ухмыляясь, заверит в своей искренней, горячей дружбе, то уже через пару дней скомандует своим людям нечто совершенно иное. Ну, скажем, что-то вроде: «Вперед, бойцы! Вас ждут горы серебра и богатый полон». И тогда гореть Ельцу, который стоит ближе всего к кочевьям Котяна, а за ним Данкову и прочим градам, стоящим на Дону.
Вот потому-то, когда Константин возвращался
