наиболее известных ученых вместо эвакуации в длительные командировки фактически являлась разновидностью эвакуации. Массовый характер направление в длительные командировки приняло с 27 августа по 13 сентября 1941 г. В этот период были оформлены командировки в Иран, в Таджикский филиал АН СССР, в Казань, в Ижевский медицинский институт, в Педагогический институт Новосибирска для заведования кафедрой.
Однако не все академические ученые стремились покинуть осажденный город – управляющему органу приходилось сталкиваться и с нежеланием сотрудников уезжать в эвакуацию. Так, в частности, 6 сентября 1941 г. на Ученом совете Пулковской обсерватории научные сотрудники высказались за то, чтобы оставить в Пулково службу времени. Основная причина отказа уехать в эвакуацию: только в Пулково (или, на крайний случай, в Ленинграде) оборудование и научные работники отдела могут давать ценную астрономическую информацию в общегосударственных и конкретных оборонных целях. Вопрос о том, что сотрудники Пулково по-прежнему остаются на своем месте и не эвакуируются, обсуждался еще раз на Комиссии по делам ленинградских учреждений 20 февраля 1942 г.
Этот факт важен тем, что из мемуарных материалов, опубликованных в наше время, известно, какой ценой дался сотрудникам Пулковской обсерватории этот отказ – ради своего дела – от эвакуации. Так, Софья Александровна Павлова[68] – супруга профессора Николая Никифоровича Павлова[69] – писала в своем дневнике[70]:
«Конец марта 1942 г.
Директор нашей Обсерватории[71] вызвал меня к себе и сказал, что он узнал у главврача „Астории“ (где лежал тогда Коля[72]), о безнадежном положении Николая Никифоровича и что мой долг забирать детей[73] и ехать в Ташкент вместе с учреждением, которое эвакуируется через два-три дня. На мою просьбу отложить отъезд хотя бы на несколько дней он ответил, что ничего сделать не может, так как еще только вчера он получил обвинение от моего большого друга К. И., что я не имею права задерживать эвакуацию из-за трупа Павлова.
Не колеблясь ни минуты, сказала, что никуда без Николая Никифоровича не поеду.
Ушла оглушенная, знала только одно: бороться до конца, до последних сил.
Знала также и то, что Коля борется вместе со мною. Что даже в самый тяжелый период болезни разум его оставался ясен, и желание жить и выздороветь было беспредельно, а это было почти все.
Дома ждали меня два маленьких беспомощных любимых существа, за жизнь которых я отвечала.
Через два дня, 18 февраля[74], они уехали. Они – это была маленькая горсточка людей, остальные же все умерли.
Умер профессор Циммерман, умер профессор Ренц со словами „мяса“, старший астроном Берг, старший астроном Елистратов с женой, заведующий механической мастерской Мессер, помощник зав. библиотекой Сапожников,
Старший вычислитель Обсерватории, дочь старшего астронома и ученого секретаря Главной астрономической обсерватории доктора физико-математических наук А. А. Кондратьева. См.: Письма-дневник из блокады / публ. В. Ю. Жукова и Н. Л. Марковой // Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 5: Материалы к истории блокады Ленинграда. СПб., 2000. С. 175.
Доктор физико-математических наук, профессор. Из семьи астронома-геодезиста, профессора, генерал-майора Н. Д. Павлова. – Там же. С. 185.
Там же. С. 175–191.
Александр Николаевич Дейч, доктор физико-математических наук, профессор. – Там же. С. 188.
Сам А. Н. Дейч лег в стационар «Астории» немного ранее Н. Н. Павлова. – Там же. С. 189.
С. А. Павлова имела в то время двоих детей – сына Олега (1929 г. р.) и дочь Надю, которую С. А. Павлова еще кормила грудью. – Там же. С. 180–181.
В примечаниях к тексту уточнено: 19 февраля. – Там же. С. 189.
