быть, Порфирий Игнатьич, собраться здесь, в этом доме? Безопаснее, – кинул вдогонку хозяину Кибальников.
Порфирий Игнатьевич оглянулся.
– Не печалься, господин Кибальников. На ночь глядя едва ли кто к нам пожалует. Ну а потом кобелей со двора выпущу. На худой конец у меня из дома потайной ход есть… Оно конечно, можно бы и здесь, на заимке, но ведь хочется ради такого случая сделать все получше… Там, в доме, и мебель, и посуда, и скатерти…
Порфирий Игнатьевич многозначительно посмотрел на Ведерникова, и тот понял его так: «Ничего не жалею для тебя. Учти это, господин хороший, когда наступит час расплаты за все мои благодеяния».
– Благодарю, господин Исаев. Полностью отнесешь сегодняшние расходы на мой счет, – тихо сказал Ведерников.
Порфирий Игнатьевич небрежно махнул рукой, по-простецки бросил на ходу:
– А! Сочтемся, господин Ведерников. Не чужие мы теперь…
В сумерки офицеры направились в большой дом хозяина. Ведерников вел Лукерью под руку, заглядывая ей в лицо, оживленно говорил:
– После коммунарского шалаша, Лушенька, дядин дом на берегу покажется тебе дворцом.
Но тут же Ведерников спохватился. Лукерья вполне резонно могла спросить: «Почему же тогда дядюшка запрятал тебя вместе со мной на вышку амбара?»
– Дядя зазывал меня, Лушенька, жить в этом доме, а я отказался, – продолжал Ведерников. – То ли дело на вышке. Тебе никто не мешает, и ты никому не мешаешь. Правда ведь, Лушенька?
– Все равно мне, Григорий, – равнодушно сказала Лукерья.
– А что же, Луша, все коммунары в шалашах живут? – вступил в разговор Кибальников.
– Все. А куда же деваться? Дома-то еще не построены.
– И главный комиссар коммуны тоже вместе со всеми?
– Бастрыков-то? Как все, так и он.
– Сколько же у него жен?
– Ни одной. Жену у него белые каратели сожгли.
– Ну любовниц-то небось имеет?
– Да что вы, господь с вами! Любовниц? Это святой человек! – В голосе Лукерьи прозвучали и обида за Бастрыкова, и преклонение перед ним.
Ведерников переглянулся с Кибальниковым, а тот дернул за рукав Отса.
– Что же, все коммунары живут, как солдаты – в обнимку с ружьями? – не желая терять нить разговора, спросил Кибальников.
Лукерья засмеялась впервые за все эти дни, и смех ее был звонким и веселым.
– Зачем же им ружья? Они по доброй воле все собрались и угнетать никого не собираются. Война им и без того осточертела. У них забота сейчас одна: чтоб жилось людям полегче.
– А добро-то все-таки охраняют или нет? Иначе все порастащат и следов не найдешь.
В словах Кибальникова Лукерья почувствовала что-то недоброе по отношению и к себе и оскорбительное для коммуны.
– Чего не знаю, того не знаю, – опустила голову Лукерья, давая понять,
