чокнулись, выпили. Закусывали той бараниной, которую добыл Соболевский не без помощи Слащёва. Обгрызая баранье ребрышко, Соболевский сказал:
– Вот и не верь после этого в судьбу. Не сломайся у турка весло, ушел бы с часами.
– Если бы не сломалось у него весло, вторую пулю я всадил бы в него.
– Вот. Выпьем за судьбу! – протянул руку к бутылке Соболевский. – Не оставлять же полупустую! – он поднял вверх указательный палец. – Неэтично!
– И неразумно, – согласился Слащёв.
– Минутку, – попросил Соболевский, и так, с чашкой в руке, прошел на палубу, перегнулся вниз, спросил: – Ну, что там? Нашли?
– Никак нет, ваше превосходительство! Как сквозь землю провалилась! – ответили снизу. – Все закоулки облазили – нету!
Соболевский вернулся в каюту.
– Да хрен с ней, с собакой! – взмахнул он чашкой и вопросительно посмотрел на Слащёва. – Все хочу у тебя спросить, что ты, генерал, герой Крыма, думаешь?
– О чем?
– Ну, обо всем этом. Ходят слухи, что не сегодня-завтра всех генералов и штаб-офицеров, оказавшихся без должностей, причислят к беженцам и – под зад пинком, на берег. Выживай, как хочешь. Или во французскую колонию. Французские вербовщики сегодня уже появлялись возле «Твери».
– Ты хочешь знать, что думаю я? – Слащёв немного помолчал, сосредоточенно рассматривая колышущуюся в чашке жидкость. – Думаю, это предательство! Я неоднократно ссорился с Врангелем, я пытался доказать ему, что покидать Крым – непростительная ошибка. У меня было несколько предложений, как спасти армию от катастрофы. Но Врангель не стал меня слушать, – и затем он решительно добавил: – Знаешь, когда полководец проигрывает военную кампанию? Когда он впервые засомневался в своей победе. Мы проиграли кампанию еще летом, еще во время боев под Каховкой. Или раньше, когда заменили Деникина.
– И что теперь? – выслушав Слащёва, спросил Соболевский.
– Даже сейчас еще не все потеряно. Надо только сменить Врангеля на более решительного и смелого полководца.
– Где ты сейчас такого найдешь? – разочарованно сказал Соболевский.
– Думаю, что он есть. Только мы этого не знаем.
– Что произошло, то произошло, – вздохнул Соболевский. – Уже ничего не исправить.
– Ну, почему же! Не нужно только опускать руки. Зимой девятнадцатого я один со своим корпусом встал на защиту Крыма – и отстоял его. А силы были неравны: я с тремя тысячами выступил против тридцатитысячного войска противника – и победил. Сейчас было иное: шестьдесят тысяч против семидесяти. И мы позорно капитулировали.
Соболевский вдруг обернулся к приоткрытой двери, прислушался.
– Пардон, генерал! Слышу голос Глафиры. Боюсь, она сейчас разнесет весь пароход, – он взмахнул чашкой: – Так за судьбу! Я благодарен ей, что она подарила мне эту встречу с тобой. Надеюсь, мы еще увидимся и даже подружимся, – и добавил: – Твои мысли я разделяю.
– Я тоже
