киевских гор. И здесь стоит сразу же обратить внимание на одну существенную, но все же (как будет показано ниже) вполне преодолимую сложность восприятия данного известия в качестве исторически достоверного. Сложность эта заключается в том, что, признавая сообщение о благословении территории будущего русского города, мы тем самым признаем и сохранение с I в. по Р. Х. воспоминания о благословении св. Андреем именно киевских гор, а не каких-либо иных возвышенностей. Но ведь очевидно, что название столицы Киевской Руси в те времена еще не было известно ни апостолу, ни «сущимъ с нимъ ученикомъ». Есть ли у нас какие-либо основания полагать, что в процессе бережного хранения рассматриваемого предания столь же бережно хранились и сведения о конкретной местности, удостоившейся апостольского благословения? Да, такие основания есть и мы вновь вернемся к этому вопросу в главе «Археология летописного рассказа».
Дальнейший путь апостола вновь лежит вверх по Днепру («и поиде по Днепру горе»). Св. Андрей приходит «въ словени, идеже ныне Новъгород», то есть, согласно тексту летописи, на берега оз. Ильмень.[91] Таким образом, мы видим, что летописец полагал, что славяне жили в Приильменье уже в I в. по Р. Х.[92] Это убеждение подчеркивается последующими словами апостола «видех Словеньскую землю». С пребыванием св. Андрея в этом регионе связано сделанное им этнографическое наблюдение о мытье местных жителей в банях. Этот эпизод летописного рассказа оказался впоследствии темой совершенно особого направления исследований данного предания.
Итак св. Андрей «виде ту люди сущая, како есть обычай имъ, и како ся мыють и хвощются, и удивися имъ». И уже завершив свое путешествие по Восточной Европе апостол рассказывал об увиденном римским христианам: «Видехъ бани древены, и пережьгуть е рамяно, и совлокуться, и будуть нази, и облеются квасомъ усниянымь, и возьмут на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добьють, одва вылезут ле живи, и облеются водою студеную, и тако ожиуть. И то творять по вся дни, не мучими никимже, но сами ся мучать, и то творять мовенье собе, а не мученье».
В Радзивиловской и Ипатьевской летописях имеются схожие между собой случаи существенных отличий от процитированной выше Лаврентьевской летописи. Вместо «облеются квасомъ усниянымь» там стоит «обольются мытелью». Упоминаемый в Лаврентьевской летописи «квас» представлял собой настой коры дуба,[93] который употреблялся также в кожевенном деле («усмие», «усние» – кожа).[94] Мытель характеризуется как «навар душистых трав, употребляемый для мытья».[95] «…Деревенские жители, – отмечал в начале ХХ в. Е. Е. Голубинский, – и до сих пор моют головы в банях квасом для очищения их от так называемой плоти; у Малороссов до настоящего времени есть слово мытель, которое значит теплую воду с квасом или с мятой для мытья головы».[96] Завершается же рассказ апостола в Радзивиловской и Ипатьевской летописях полностью противоположной формулировкой: «и тако творять не мытву собе,
