мистер Тиволи.
– Привет, Элис. Как дела в школе?
Зрение уже вернулось ко мне, и я разглядел на Элис ободок, который мне так нравился: шоколадно-коричневый, увитый цветами кувшинки.
Девушка ехидно усмехнулась.
– По-дурацки, мистер Тиволи, – вздохнула она. – Как и всегда.
– О… Сочувствую.
– И я твердо решила никогда не выходить замуж.
– Что?.. Никогда?
– Никогда, – повторила Элис, качая головой. – Мы читали Шекспира. «Укрощение строптивой» показалось мне настоящей трагедией. Горькая судьба хорошей женщины.
– Угу, – промычал я, поскольку не читал сего произведения.
– А мисс Содов не согласилась. Эссе пришлось переписывать. Идиотизм какой-то! Кстати, о строптивых, – тут Элис перешла на шепот, – мистер Тиволи, вы не могли бы…
– Макс! – крикнула мама с порога. – Чем ты там занимаешься? Ворота в прекрасном состоянии. Привет, Элис, хватит болтать с Максом. Кажется, твоя мама хотела срочно с тобой поговорить.
Элис со стоном закатила глаза и побрела к дому. В дверях безмятежно улыбалась мама; она даже не подозревала, что натворила. На мгновение мне захотелось совершить матереубийство.
Я немного лукавлю, рассказывая о своей любви как о прекрасной камелии в чаше с прозрачной водой. На самом деле она была подобна гниющему болоту. Не передать моих страданий, когда каждое утро Элис проходила под окном, ни разу не взглянув – ни с любопытством, ни с нежностью – на застывшую над ней горгулью. И вовсе не сияние ее волос заставляло меня по ночам, лежа в кровати, представлять себе ее образ. Нет, навязчивые мысли об Элис появились после одного события.
Это произошло вечером, после ужина, я не находил себе места и прошмыгнул в уголок заднего дворика, дабы сорвать розу и раздавить ее в кулаке. Из глаз брызнули слезы, и тут пришла ты, Элис, в сорочке и панталонах. Наверное, днем ты обронила в саду какую-нибудь дорогую булавку или брошь и, чтобы мама не ругалась, выскользнула через черный ход, тихонько притворила дверь и юркнула в темную траву, с недовольным шепотом приподнимая каждый листочек. Я замер, боясь шелохнуться. Ты стояла на коленях, по-кошачьи вытянув руки, и вырез просторной сорочки открыл моему взгляду нежные изгибы твоего тела. Ты повернулась, погруженная в свои мысли, а я отпрянул, погруженный в переживания. Я видел, как твои ноги напрягались, когда ты с надеждой тянулась к очередному листу; в те времена дамские панталоны отличались воздушностью и тонкостью. Ты беззаботно наклонилась, и я увидел бледно-голубые вены на твоих бедрах. В сад спрыгнула кошка, ты замерла, сорочка сползла, оголив плечо. Затем, отдавшись на волю судьбы (то есть придумав спасительную ложь), ты прошмыгнула в дом с черного входа, на миг вспыхнул освещенный прямоугольник коридора, и дверь закрылась. Всю ночь я искал твое украшение, однако
