еле заметное подмигивание. Что она пыталась сказать?
– Могу я приготовить чай? – отважился я.
Напряжение спало. Миссис Леви снова рассмеялась, Элис хмыкнула, темные кудряшки качнулись, разгоняя по комнате солнечных зайчиков.
– Было бы чудесно, правда, Элис?
– Совершенно чудесно, мама. Просто великолепно.
Миссис Леви бросила на нее многозначительный взгляд.
– Благодарим, мистер Тиволи.
Совершенно сбитый с толку, я пошел на кухню. Чайные приборы уже стояли на серебряном подносе. Я включил плиту, рядом с которой частенько сидел, пока Джонни-китаец торговался с продавцами хлеба и рыбы, приходившими к черному входу. Я кипятил воду и заваривал чай, а миссис Леви стояла рядом и что-то бормотала. Затем без какой-либо помощи с ее стороны, воодушевленный лишь сиянием ее глаз, я поставил поднос в гостиной, прямо перед Элис, подарившей мне благодарный взгляд и впившейся в вишневое пирожное. Я сел. И понял, что они сидели в гостиной весь день, забавляясь нарядами и прическами, утомленные, страдающие от жажды и полуголодные.
Какой же я дурак! Я так редко выходил в свет, что не знал о значении субботы для еврейских семей. Хьюго, что-то слышавший об этом, сообщил, что моим Леви требовался нееврей, который смог бы осуществлять запретные для них действия. Например, заварить и подавать чай. Другой, более просвещенный знакомый Хьюго зарабатывал на карманные расходы в еврейской общине, где его называли шабес-гоем[1].
– Они платят мне за то, что я зажигаю свечи, – хохотал он. – Или покупаю билетики. Сумасшедшие. Они даже деньги дают не в руки, а оставляют на маленьком столбике, будто случайно их забыли.
Не помню, как звали этого рыжего костлявого приятеля Хьюго, но, по его словам, священный закон запрещал моим Леви даже любоваться свечой, которую зажег кто-нибудь из нас, если только мы не зажгли ее до их прихода и для собственного удовольствия. Я воображал, как Элис в темной спальне ждала, когда я приду и притворюсь, будто поджигаю свечу для себя. Моя девочка сначала бы посмотрела, как я любуюсь ярким огоньком, и лишь потом сама взглянула бы на язычок пламени – ну разве это не любовь? Я даже дыхание затаил, настолько приблизился к этому чувству.
На самом деле я помогал Леви довольно редко. Их горничная, Тилли, хоть и была ирландской католичкой, но обладала великолепной проницательностью и с полувзгляда угадывала желание хозяйки зажечь камин или сделать свет поярче. Она чувствовала, когда миссис Леви хотела чая, а когда следовало готовить ванну. И все же порой я слышал разъяренные вопли миссис Леви, когда та заставала служанку помешивавшей мясную подливку ложкой из-под молока, и следил, как разъяренная мать Элис отшатывалась от оскверненных предметов. Тем не менее Тилли создавала Леви тот же комфорт среднего класса, который позволял нам, живущим сверху протестантам, спокойно заваривать чай по субботам и радоваться жизни. Правда, мне было интересно, насколько набожными они были на самом деле, поскольку заметил, что
