действует на центр удовольствия в мозгу, заставляя радоваться против воли.
Так или иначе, я наслаждался, вырвавшись из плена темных облаков, клубившихся вокруг меня последние нескольких недель. Законные поводы для беспокойства действительно имелись, но я чересчур погрузился в свои тревоги. Судя по всему, несколько вкусных китайских блюд исцелили меня. Я поймал себя на том, что напеваю, выбрасывая пустые коробочки в мусорное ведро. Удивительный прогресс для Декстера. Может быть, это и есть настоящее человеческое счастье? И оно достигается благодаря клецкам? Не сообщить ли какой-нибудь национальной организации психического здоровья, что цыплята кунгпао лучше золофта? Не исключено, что мне вручат Нобелевскую премию. Или по крайней мере благодарственное письмо из Китая.
Что бы ни послужило причиной хорошего настроения, оно длилось почти до конца рабочего дня. Я спустился в хранилище за кое-какими образцами, с которыми работал, а когда вернулся в свою берлогу, обнаружил большой и неприятный сюрприз. Он заключался примерно в двухстах фунтах афроамериканского темперамента и больше напоминал какое-нибудь необыкновенно зловещее насекомое, нежели человека. Это существо стояло на двух сияющих протезах, а одна из металлических клешней, заменявших ему руки, тыкала в клавиатуру моего компьютера.
– А, сержант Доукс, – сказал я, изо всех сил имитируя любезность. – Помочь тебе зайти на фейсбук?
Он резко обернулся, явно не ожидая, что его застукают за подглядыванием.
– Ото атрю, – произнес он довольно отчетливо. Любитель-хирург, лишивший Доукса рук и ног, отрезал ему и язык, поэтому завести приятную беседу с сержантом стало почти невозможно.
Конечно, мы и раньше не ладили: он всегда меня ненавидел и подозревал. Я ни разу не дал Доуксу повод усомниться в моем тщательно сконструированном невинном обличье, но он все-таки сомневался, постоянно сомневался… а потом мне не удалось спасти сержанта от злополучной операции. Я пытался, честное слово, просто не получилось. Давайте будем справедливы (ведь это очень важно): я все-таки спас большую его часть. Но теперь Доукс обвинял меня и в ампутации, помимо многих других неустановленных деяний. Он торчал за моим компьютером и «ото атрел».
– Отто? – бодро повторил я. – Ты ищешь немецкое кино, сержант? А я и не знал, что тебе оно нравится.
Доукс уставился на меня с еще большей ненавистью, достигшей, таким образом, внушительного объема, и взял со стола маленький, размером с записную книжку, аппарат искусственной речи, который носил с собой. Он нажал кнопку, и машинка произнесла радостным баритоном:
– Просто смотрю!
– Ну конечно! – сказал я со стопроцентно синтетическим добродушием, пытаясь подражать странной жизнерадостности автомата. – И бесспорно, у тебя хорошо получается. Но, к сожалению, ты чисто случайно шаришь в моем персональном компьютере на моем личном рабочем месте, и, в общем,
